– Хохлы. Западенцы. Но и мы пока что-то можем решать. Вот сейчас. Пока не поздно. Мы с Зинаидой поженимся, и тогда как семью полицейского вас пальцем никто не тронет. И оберштурмфюрера Штрекенбаха будешь угощать самогоном в своём доме, за своим столом. Если сделаешь свой дом желанным для него, то кто тебя тут тронет? Всех пригнём под себя. И хохлы тоже притихнут. Казаки, тоже мне… Главное, Штрекенбаха улестить. Сможешь?
– Оборони господи от такого гостя, – неожиданно брякнул Пётр Фёдорович и отвернулся к окну.
– А вот это ты, Пётр Фёдорович, господин староста, зря. Бумагу подписал? Подписал. Давай тогда служить новой власти верой и правдой. Другого выхода у нас с тобою нет.
– Ты меня с собою не равняй.
– Нас война сравняла, – и Кузьма похлопал ладонью по прикладу винтовки. – Зятьков мы забрали в качестве заложников. Остальным времени на всё про всё – сутки. Завтра после обеда приеду за ними. Пусть выйдут по-хорошему. Кто ими заправляет? Курсант? Вот пусть к обеду он и соберёт их возле школы. И доложит мне по полной форме. Выйдут все, проведём регистрацию и отпустим по домам. Они нам ни к чему. Это уже не солдаты. Им только возле баб и место. Будут дороги расчищать. Отрабатывать повинность за всю деревню. Хоть какая-то польза. А если Курсант со своими не выйдет, казаки постреляют зятьков. А там еще неизвестно, кто вагоны сжёг да часового убил… Всей деревне плохо будет. Жили б да жили спокойно. Скоро всё наладится. Никаких тебе колхозов. Работали бы на себя. Да налог бы сдавали.
– Налог-то, может, такой хомут, что потуже колхозного, – сказал Пётр Фёдорович. – Вон как вы скот со двора тащите. Что у нас к весне при такой вашей власти останется? Три козлёнка?
– Ты о дочерях и внуках побеспокойся! Вот твои козлята. А всё остальное – дело наживное. Подумай, Пётр Фёдорович. Подумай хорошенько. Одно я тебе точно могу пообещать: кум королю ходить будешь, если условия мои примешь. Правой рукой своей сделаю!
Кузьма сел на коня, разобрал поводья и стал разворачивать коня на утоптанную дорогу. И в это время со стороны ближнего леса, от Аксиньиной лощины, послышался рокот мотора. Кузьма крутнул головой, остановил коня, привстал в стременах и начал вглядываться в поле.
– Наш летит, – сказал он.
– Не похож.
– У Сталина уже нет самолётов.
– Кто его знает, – усмехнулся Пётр Фёдорович.
Самолёт летел низко. Вскоре они отчётливо увидели красные звёзды на его коротких овальных плоскостях, серебристый вибрирующий нимб вокруг мотора и за ним одинокого пилота, в чёрном кожаном шлеме и в очках. Пилот внимательно осматривал окрестность, и его очки несколько раз блеснули на солнце.
Кузьма мигом снял через голову винтовку, передёрнул затвор и выстрелил навскидку. Потом ещё и ещё. Лётчик погрозил им кулаком. Кузьма продолжал стрелять, пока не расстрелял всю обойму. Конь под ним приседал после каждого выстрела и приплясывал.
– Конь у тебя сильно нервный, – заметил Пётр Фёдорович на его пустопорожнюю стрельбу.
– Разведчик. – Кузьма провожал взглядом самолёт, торопливо перезаряжая винтовку. – Немного он тут налетает. У немцев хорошие зенитки.
– Раньше не летали, – как будто бы невпопад сказал Пётр Фёдорович и снова усмехнулся.
– Так вот что, староста: завтра регистрируем зятьков, а послезавтра я приезжаю за Зинаидой. Не сладите тут по-хорошему, увезу по-плохому. Я её и такую любить буду. Мне всё равно. Моя власть! И ещё: заканчивай с вывозкой леса. На следующей неделе придут машины, забирать. Лично принимать буду. И свинку помоложе заколи. Чтобы сальце полюбовей было.
– Последних сегодня закололи. Где ж вам свинок наспеешься?
– Где хочешь, там и ищи. Не будет свинки, корову уведу. Твою. Понял? Н-но, пош-шёл! – Кузьма пришпорил коня и на ходу крикнул: – Коней! Коней посмотрю в другой раз! Кони-то – из леса! А то колхоз мне устроил, мать твою!..