Второй раз ему не зачем было командовать: солдаты и так его хорошо слышали… Но он уж не мог удержаться, чтобы не крикнуть, когда около него захлопали выстрелы.
Словно и правда, его голос имел силу убивать или, по крайней мере, помочь убивать.
Враг уж совсем недалеко.
Теперь он сгрудился в кучки.
— Банзай!..
Пока японцы бежали, как кому вздумается, врассыпную, карабкаясь по обрывам и камням, это «банзай» вспыхивало только временами, отрывисто, то там, то тут, сейчас же заглушаемое гулом орудий, треском ружейных выстрелов, грохотом взорвавшихся снарядов.
Будто огненные языки начинающегося пожара, выскакивали среди шума бури и гасли заглушаемые этой бурей.
И опять вспыхивали, потому что та же буря, заглушая их в одном месте, раздувала в другом.
Теперь отдельные вспышки слились и вспыхнули сразу ярким огнем:
— Банзай!.. Банзай-а-й!
Впереди одной из кучек бежал офицер, уже пожилой, с седой клочковатой бородкой, без фуражки, с окровавленной щекой.
Бежал он, наклонившись вперед, нагнув голову, прикрывая левой рукой согнутой в локте лоб.
В правой руке была сабля.
Он смотрел вперед из под руки и кричал что-то, должно быть, тоже «банзай», раскрыв рот во всю ширину… Длинные натянутые морщины шли у него по щекам, по сторонам рта, загибаясь к подбородку.
Непонятным и странным казалось, для чего он загораживал лоб рукой. Будто он боялся, как бы пуля не попала непосредственно в лоб.
Будто рука могла защитить его от пули.
II
Ротный командир, подняв левую руку и согнув ее так, что угол локтя приходился почти как раз против носа, положил на сгибе локтя револьвер и прицелился в седого офицера.
Странное дело! Он целил седому офицеру прямо в верхнюю часть лица, в лоб.
Но его вдруг словно что толкнуло.