Веки у корейца дрогнули едва заметной дрожью. Большие пальцы перестали шевелиться; потом он задвигал ими с большей, все возрастающей скоростью… Казалось, один палец хотел перегнать другой.
Высоко раза два поднялась и опустилась грудь.
Медленно, точно это для него было трудно, он поднял веки и сказал тихо, слабо шевеля губами:
— Хорошо, только я не виноват.
И опять колыхнулась его грудь, поднимаясь высоко, с долгим вздохом…
Синков обратился к Семенову.
— Вынеси из-за перегородки сюда стол с бумагами и саквояж под кроватью.
Синков подошел к переборке, прислонил к ней винтовку и вошёл за переборку.
Синков, все время не спускавший глаз с корейца, заметил, как желтые белки его глаз, будто под белками у него было что-то жидкое, передвинулись, блестя из-под век, в сторону, где Семенов поставил ружье.
Ему показалось даже, будто вся фигура корейца чуть-чуть передвинулась в ту сторону, точно стала ближе к переборке… Но он видел, что кореец стоит неподвижно… Он чувствовал только, что все живое, что было в корейце, тянулось вместе с его глазами к переборке…
И вдруг он почувствовал, что кореец смотрит на него уголком левого глаза… И опять, переливаясь при свете лампы, желтые зрачки перекатились под веками, и теперь уже обе черные точки зрачков прямо остановились на Синкове…
Вошел Семенов со столом и кожаной сумкой…
— Осторожней с мешком, — сказал Синков.
Он подумал еще тогда, когда искал шпиона под кроватью, что в кожаной сумке может быть пироксилин, и теперь вспомнил об этом.
— Осторожно!
Синков тихо опустил на пол стол и мешок, взял ружье и, как раньше, остановился у входа.
Синков стал разбирать бумаги.
Все бумаги оказались съемками с наших укреплений и прилагающих к ним местностей.
Синков сам делал эти съемки для себя на память, и теперь ему казалось, он видит перед собой свою собственную работу, переведенную начисто, в большем масштабе и с японскими надписями и пометками.
— У тебя давно этот капитан?