Глухо и молчаливо было в темном сыром бору. Кроны деревьев так плотно сплелись, что лишь изредка мелькал над головой маленький лоскуток голубого чистого неба или бил как луч прожектора под ноги солнечный зайчик. Пахло тленом, мохом, плесенью, грибным духом и распаренной хвоей. Воздух стал таким густым и тяжелым, каким он бывает в прокаленном солнцем балагане из еловых лап в знойные дни.
Деревья стоят вкривь и вкось. Как спутанный ветром и сломанный снегом сухой камыш по весне. А на земле навалены вперехлест. Умрет лесина, а ей, бедняге, и упасть некуда — виснет на плечах соседей. Встречаются такие огромные колодины, что трудно понять — бугор это или замшелое мертвое дерево.
«Куда же их несет? — забеспокоился Ванюшка, но тут же и ободрил себя: — Дайка, может быть, где-то тут у них. Золотоносный ручей нашли или ключ».
Он пошел тише, осторожнее. «Наше от нас не уйдет!» — вспомнились вдруг слова Гурьяна. О чем же это сказано? Можно подумать, что и о самородочках.
Чем глубже забирался Ванюшка в таежные трущобы, тем глуше они делались и непролазнее. Уж сколько раз ему приходилось опускаться на колени и пробираться на четвереньках под повисшими на своих собратьях толстенными соснами, чтобы сократить путь, не обходить эти завалы. След Профессора и Гурьяна был хорошо виден в помятом папоротнике.
Вот над отжившими свое великанами две живые сосны, словно в смертельной схватке, вцепились друг дружке в горло: ветер или старческая немощь столкнули их лбами. А береза тянулась, тянулась к солнцу, да так и не смогла дотянуться — изросла вся. Ствол ее не выдержал тяжести макушки и согнулся в дугу, будто в поклоне…
«Рыси любят такие глушняки», — опасливо оглянулся по сторонам Ванюшка.
Чак с Дружком тоже присмирели. Забежав немного вперед, принюхиваются, крутят головами, навострив уши.
Тихо в бору. Птицы и те не лезут в эти безрадостные дебри. Один трудяга дятел точно пешней лед долбит, глухо и монотонно колотит носом по сырой лесине.
След в папоротнике привел Ванюшку к двум соснам, вставшим на краю прогала. Нижние мертвые сучья их скрестились на высоте груди. Ванюшка нагнулся, чтобы нырнуть под них, но его опередил Чак. Пропуская собаку, командор посторонился, и в этот момент что-то большое я тяжелое просвистело со страшной силой у него над ухом. Оглянувшись, он так и обмер, сев в папоротник: меж темных корней выворотня покачивалась эвенкийская пальма — длинное копье с ножом на конце.
— Ништяк! — прошептал в ужасе Ванюшка. — К самострелу[20] меня вели…
30
У озера Кругляша, где мы условились встретиться с нашим командором, его не оказалось, хотя прибыли мы туда уже под вечер и были уверены, что он нас ждет.
— Ничего страшного, Миша, — сказал Кольча. — Очевидно, напал на след золотничников.
Он все еще не отошел от пережитого потрясения. Горько, обидно и очень стыдно ему сознавать, что не сумел воспользоваться «правом на мужество». (Его выражение, если не забыли.) Девчонка не растерялась, а он растерялся. Правда, не без моей помощи. Я же им закричал: спасайтесь!
Недалеко от озера в березняке мы выбрали крохотную полянку и поставили так палатку, чтобы ее никто, кроме птиц, не смог увидеть, если только не наткнется на нее. Вечер уже надвигался. Галка ужином занялась, повесив котелки на сделанный мною таган, Кольча принес охапку смолья.
— Миша, только честно, ты меня презираешь? — начал он угрюмо, когда Галка ушла за водой. — Стыд и позор — бросил в беде товарища!
— А если бы мотор не завелся? — спросил я.
— Ты же бревном загородил дорогу!
— А вдруг бы оно сломалось?
ebooksa