Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

Я неуверенно поднялся и осмотрелся. Мы были в добрых двух кварталах от дома, где мадам Найра так ловко одурачила нас; хотя, как мы здесь оказались, было неведомо.

– Parbleu, да, – согласился он, поднимаясь и застегивая куртку на груди. – Мы были без сознания, пока не смогли вспомнить имя этого мсье Жака Робинсона! Между тем, я измучен холодом. Не можем ли мы достать подходящую одежду?

– Хм, – отвечал я, – слишком поздно, чтобы какой-либо из обычных магазинов был открыт. Но мы могли бы подыскать что-нибудь подходящее в одной из лавочек секонд-хенда на Третьей авеню.

– Ха, вот как! – сказал он. – В таком случае, пойдемте быстрее, сейчас же, немедленно. Mordieu, наверное, я в любой момент могу стать снеговиком. Allons![162]

Еврейский джентльмен, который занимался ношеными предметами одежды, подозрительно посмотрел на нас, когда мы вошли в его затхлый центр реликвий, но вид наших денег быстро усмирил всякие сомнения, которые могли у него возникнуть. И через полчаса в одежде, которая, по словам продавца, подходила к нашей красоте и великолепию, мы сидели в такси, едущем к железнодорожной станции.

– …Ну, – поддразнил я де Грандена, когда мы завершили ужин, – вы увидели свою пророчицу под вуалью. Вы удовлетворены?

– Удовлетворен! – он бросил на меня взгляд, по сравнению с которым взгляд легендарного василиска казался бы мягким любовным взором. – Pardieu, мы увидим, кто станет un sacré singe[163], за которой мы пришли! Эта женщина – авантюристка! Она предупреждала меня не вмешиваться в чужие дела. Nom d’un veau noir, а разве это не мое дело – пятисотфранковое пальто, не говоря уже о шляпе в сотню франков, которые она украла у меня? Morbleu, скажу я им, мой друг! Mais oui, я сделаю так, что эта пророчица съест свои слова. Cordieu, но она должна съесть их до последней крошки, и это не станет для нее лакомством!

– Вы должны признать, во всяком случае, что она получила первую кровь, – ответил я со смехом.

– Это правда, – согласился он, тяжело кивнув, – но, поверьте, друг мой, тот лучше истекает кровью, кто истекает кровью последним, уверяю вас.

Весь вечер он был мрачным, как медведь с больной головой, а на следующий день – угрюм до безобразия. К полудню он взял шляпу и пальто и внезапно вышел из дома.

– Вернусь, когда вернусь, – сказал он мне, спеша вниз по ступенькам.

Он возвратился много позже обеденного времени с обычным самодовольным выражением на лице. И хотя его глаза лучились таинственным смехом, я не смог заставить его рассказать о приключениях этого дня.

Ранним утром он покинул дом по какому-то загадочному делу, и то же самое происходило каждый день в течение недели. В следующий понедельник он внезапно настоял на том, чтобы я сопровождал его в Нью-Йорк, и, по его указанию, мы взяли такси от терминала Хадсон и поехали на север в Колумбус-серкл, развернувшись у входа в Центральный парк.

– Ах, друг мой, – ответил он, когда я призвал его объяснить наше дело, – вы увидите то, что увидите, и это стоит того.

Вскоре, когда мы направились к «Игле Клеопатры»[164], он резко ткнул меня под ребро.

– Посмотрите на moteur вон там, друг мой, – скомандовал он. – На тот, что цвета горохового супа. Пожалуйста, приглядитесь к водителю и его спутнице.

Наше такси резко дернулось вперед по его внезапной команде шоферу, и мы поехали за длинным, низким «родстером» спортивной модели, управляемым молодым человеком в тяжелом енотовом пальто. Ничего примечательного в этом парне не было, за исключением того, что он казался более чем довольным собой. Но я был вынужден признать, что наша поездка в город стоила того, чтобы посмотреть на его спутницу. Она излучала темную таинственную, неотразимую красоту, которой не владела ни одна женщина из тысячи.

Несмотря на холод зимнего ветра, ее щеки были не тронуты цветом, бледны, с кремовым оттенком старого пергамента, из-за чего ее яркие красные губы казались еще более блестящими. Ее маленькая голова была поднята и увенчивалась шапкой какого-то рыжеватого меха, которая, как тюрбан, плотно прижималась к ее иссиня-черным волосам. Глаза у нее были длинными и узкими, с таким странным оттенком орехового, который бросает вызов точному определению: иногда бывает топазово-коричневым, иногда изумрудно-морским. Ее губы были полными, страстными и яркими, а длинное овальное лицо и выдающиеся скулы придавали ей, несомненно, восточный облик. Она выглядела патрицианкой, даже королевой, таинственной, как сама завуалированная ночью Исида. На ее тонкой обнаженной шее виднелась горжетка рыжего меха, а плечи были скрыты пальто из какого-то гладкого меха горчичного цвета, блестевшего под утренним солнцем, как спина тюленя, только что вышедшего из воды.

– Черт возьми, она красива, – признался я, – но…

– Да? – Де Гранден вопросительно поднял брови. – Вы действительно сказали «но», друг мой?