Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

Я смотрел на него с открытым ртом, но его взгляд быстро обратился к чему-то непонятному в тумане, лежащем вдоль дороги.

В следующее мгновение мое сердце заколотилось в груди, а дыхание стало горячим и захлебнулось в горле, – потому что из тумана внезапно появился высокий неуклюжий мужчина и двинулся к нам шаткой походкой.

Он был одет в длинный, старомодный двубортный сюртук и жестко накрахмаленную сорочку, увенчанную стоячим воротником и белым мини-галстуком. Волосы были с неестественной аккуратностью расчесаны, лицо напоминало восковую маску, а крошки талька по-прежнему цеплялись тут и там к его бровям.

Ошибки быть не могло! Джонсон, мастер своего дела, собрал мертвого фермера в своей манере для последнего публичного выступления покойника перед родственниками и друзьями. Один взгляд на него сказал мне ужасную, невероятную правду: тело старого Сайласа Грегори наткнулось на нас в тумане. Одетое, напомаженное и напудренное для своего последнего, долгого отдыха, тело подошло к нам неуверенными, спотыкающимися шагами. Отметив, что данная способность трупа не прибавила нам энтузиазма, я увидел на его старой, обожженной солнцем коже несколько ранок от формальдегидового бальзамирования. В одной длинной, сухощавой руке ужасная тварь держала фермерский топор; другая рука была сложена по талии, – так бальзамировщик положил ее, когда его профессиональные занятия были закончены этим утром.

– Боже мой! – закричал я, устремившись к обочине дороги.

Но де Гранден побежал вперед на встречу с этим карикатурным ужасом с почти приветственным криком.

– Стойте, друг мой Троубридж, – предупредил он, – мы будем бороться до конца, я – и оно!

Его круглые глазки вспыхивали от предчувствия боя; его губы под навощенными концами миниатюрных усов были сжаты в прямую, суровую линию; плечи подались вперед, как у практикующего борца перед схваткой с противником.

Быстрым отточенным движением он вытащил острое лезвие меча-трости из его эбеновых ножен, описал над головой круг сверкающей стали, а затем опустился в защитную позу, выставив одну ногу, согнутую в колене, вторую отставив назад; трехгранный меч танцевал перед ним, как дрожащий язык злобной змеи.

Мертвая тварь не отступила ни на шаг. В трех футах от Жюля де Грандена она подняла над плечом острый ржавый топор и опустила его вниз; ее тусклые, безжизненные глаза смотрели прямо перед собой с бесстрастием, более страшным, чем блеск ненависти.

– Sa ha! – лезвие де Грандена мелькнуло, как вспышка грозовой молнии, и вонзилось по рукоять в плечо трупа.

С тем же успехом он мог бы пронзать своею сталью мешок с едой.

Топор поднялся в сокрушительном, разрушающем ударе.

Де Гранден отскочил в сторону, вытащив лезвие, и снова выставил его перед собой, но выражение удивления – почти ужаса – было на его лице.

Я почувствовал, как мой рот начал приоткрываться от волнения, и странно засосало под ложечкой. Француз ударил мечом с мастерством практикующего фехтовальщика и точностью опытного анатома. Его клинок пронзил тело мертвеца на стыке двуглавой и большой грудной мышцы, в клювовидный отросток, нанеся рану, которая должна была парализовать руку. Но страшный топор поднялся для второго удара, словно сталь де Грандена лишь царапнула.

– О? – де Гранден понимающе кивнул, отпрыгнул назад, избежав удара топора в голову. – Bien. À la fin!

Его оборонительная тактика мгновенно изменилась. Быстро взмахнув мечом, он присел и резко нанес удар. Острие лезвия глубоко впилось в запястье трупа, обнажив кость. Тем не менее, топор поднялся, упал и снова поднялся.

Де Гранден наносил удар за ударом: уколы сыпались с почти математической точностью в одно и то же место, все сильнее и глубже впиваясь в запястье ужасного противника. Наконец, с кратким, хриплым восклицанием, мой друг сделал последний резкий выпад, отделив кисть от руки. Мертвая тварь рухнула, как сдутый воздушный шар к его ногам, а рука вместе с топором грохнулась на цементную дорогу.

Быстро, как норка, де Гранден сунул левую руку в пальто, вытащил капсулу, подобную той, с помощью которой трансформировал поддельную Дороти Спенс, и бросил ее прямо в перевернутое ужасающе-спокойное лицо изуродованного трупа.

Мертвые губы не раскрывались, ибо швы бальзамировщика затворили их навеки этим утром, но тело извивалось на дороге, и из плоской груди раздался стон, – вернее, приглушенный крик. Оно вертелось взад-вперед, словно смертельно раненный злобный змей в агонии смерти, а затем застыло.