Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

Очень слабо, словно отголосок эха, по холодному воздуху темного дома до нас донесся перезвон колокольчиков.

– Это там, это звуки из библиотеки! – прошептал француз. – Ваш фонарик, друг мой Троубридж, ваш фонарик!

Я шарил лучом фонарика по высоким стенам мрачной библиотеки, но ничего более призрачного, чем книжные полки, наполненные не книгами, а скопившейся годами пылью, не обнаружилось. Тем не менее, мягкие чарующие звуки слышались из темноты, настойчиво призывая нас.

– Morbleu, как это странно! – воскликнул де Гранден. – Троубридж, Троубридж, друг мой, эти колокольчики зовут нас, зовут – о, cordieu, они здесь!

Он остановился перед резной панелью одного из книжных шкафов, присел и осмотрел резьбу из стилизованных цветов и фруктов, украшавших поверхность. Подвижными пальцами он ощупал поверхность, словно взломщик, ищущий комбинацию сейфа.

– Nom d’un fromage, вот она! – возликовал он, когда панель качнулась на невидимых петлях. – Троубридж, mon ami, regardez-vous!

За открытой панелью в небольшом тайнике мы обнаружили тщательно завернутый в льняные тряпицы пакет, покрытый пылью и пожелтевший.

– Свечи, пожалуйста, друг мой Троубридж! – скомандовал де Гранден, когда мы принесли нашу находку в зал. – Посмотрим, к какой тайне привели нас эти колокольчики! – Он опустился в кресло и принялся разворачивать льняные обертки.

– О! Что это? – Он размотал последнюю тряпицу и обнаружил кошель красной марокканской кожи – маленький несессер: в таком раньше путешественники носили иголки, нитки и пуговицы. Внутри оказался кусок грубого пергамента; к нему на шнурочке был привязан крошечный золотой колокольчик в виде ястреба, который легонько позвякивал под руками де Грандена.

Заинтересовавшись, я выглянул из-за плеча де Грандена, но был разочарован: пергамент был испещрен непонятными мне каракулями, напоминающими стенографические знаки.

– Гм… – де Гранден, рассматривая письмена, даже постучал в раздумье указательным пальцем по своим белым зубам. – Это потребует тщательного изучения, друг мой Троубридж, – пробормотал он. – Я знаю многие языки. В моем мозгу, как в Вавилонской башне, все разговаривают одновременно… Это, – он постучал пальцем теперь по пергаменту, – если я не ошибаюсь, язык хиндустани. Но перевод потребует значительного времени – дольше, чем горит свеча. Я постараюсь…

Он сбегал в спальню и возвратился с блокнотом и связкой свечей.

– Я поработаю здесь, – объявил он, усаживаясь перед камином. – Это надолго, так что можете отправляться спать. Следующие несколько часов я должен провести в одиночестве.

Я принял отставку с улыбкой, взял свечу и поднялся по лестнице.

– Eh bien, друг мой, вы спали словно убитый – сном праведника, не боящегося чистилища! – разбудил меня голос де Грандена на следующее утро.

Яркий солнечный свет проникал в нашу спальню через распахнутое окно, легкий ветерок шевелил занавески, но лицо моего друга соперничало в своем сиянии с наступающим днем.

– Победа! – воскликнул он, размахивая пачкой бумаг над головой. – Я завершил перевод, полностью. Рукопись поддалась мне! Садитесь, друг мой, и слушайте внимательно – потому что вы не захотите повторения этой истории снова!

Господин мой и повелитель сердца моего! В этот день решается судьба несчастной женщины, которая уже не сможет быть удостоена вашего внимания. Мне приказано отцом сделать выбор: либо отдаться священникам бога Кхандока и сделаться храмовой баядеркой[99] – мой повелитель знает, что это за жизнь, – либо идти в храм Омкара, бога Разрушения, чтобы стать курбан. Я решила совершить прыжок, мой господин, ибо нет другого пути для Амари.

Мы оба грешны: ты перед своим народом, я – перед своим. Мы посмели бросить вызов своей свободной любовью – но такая любовь запрещена между нашими расами. Варна запрещает это: законы моего народа и законы твоего народа. И всё же мы любили. Наша мечта о Кайласе разрушится, когда утренний туман пронзят алые копья солнца. Ты возвратишься к своему народу, Амари пойдет своим путем.

После прыжка мою грешную душу возьмут на Кайлас, где для курбан прощаются все грехи, даже любовь к человеку другой расы. Но кто откажется от прыжка, тот совершит столь великий грех, что тысячи перевоплощений не смогут искупить его.