Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

В этой жизни стены варны стоят между нами, но потом, быть может, наступит жизнь, когда душа Амари переселится в тело женщины расы сахиба[100], или мой повелитель и хозяин облечется в плоть одного из народа Амари. Эти вещи не дано знать Амари. Одно только ей известно: на протяжении семи циклов времени, которые мы должны вытерпеть, и потом на всю вечность, когда даже боги исчезнут в пыли, сердце Амари будет неразлучно с сердцем сахиба, и никакие силы жизни и стены смерти не смогут удержать это.

Прощай, повелитель души моей, мы еще встретимся под другой звездой, и наши пробужденные души смогут вспомнить мечту нашей несчастной жизни. Всегда и везде Амари будет любить тебя, сахиб Джон.

– Ну? – спросил я по окончании чтения. – И что?

– Parbleu, друг мой, вот что! – ответил он. – Слушайте, вы не знаете Индии. А я знаю. В этой развратной стране считается, что женщина, придя к жертвеннику мерзкого бога Омкара и сбросившись со скалы вниз, на его кровавом алтаре обретет святость. Это как раз то, о чем пишет бедняга про «прыжок» в своей прощальной записке к любовнику. Курбан – это понятие, обозначающее на их отвратительном языке человеческое жертвоприношение. А Кайлас, о котором она говорит – это их языческое понятие рая. Варна между ними – это каста. Cordieu! Вы, англичане, американцы! Всегда сами понимаете, что нужно, а чего нельзя делать! Nom d’un coq! Почему мсье Аглинберри-старший не взял эту индуску в жены, если любил ее? Француз не поступил бы так! Но этот мог позволить любимой женщине сброситься со скалы для назидания толпы обезьяноподобных язычников, которые, без сомнения, теперь варятся в аду. А сам сбежал в Америку и построил особняк в пустыне. Особняк, pardieu! Что за дом без света любви, без шлепающих по полу ребятишек! Nom de Dieu de nom de Dieu, дом меланхоличных воспоминаний, это точно! Глупые люди! Они заслуживают la prohibition[101], и больше ничего!

Он разгневанно ходил взад-вперед по комнате, щелкая пальцами и свирепо хмурясь.

– Хорошо, – сказал я, улыбаясь про себя. – Все это мы понимаем. Но как это касается Редгэйблз? Если призрак индуски преследует дом, как от него освободиться?

– Откуда я знаю! – раздраженно ответил он. – Если древние огни любви этой мертвой женщины сжечь на холодном очаге этого sacré дома – кто я такой, чтобы гасить их? О, как это ничтожно, как жалко – принести жертву варне, касте!

– Привет, привет, там! – раздался снизу веселый голос. – Вы встали уже? Завтрак готов, и у нас посетители. Спускайтесь!

– Завтрак! – де Гранден с отвращением фыркнул. – Он толкует о завтраке в доме, где пребывает призрак убиенной любви! Однако, – с озорной улыбкой он обернулся ко мне, – все же, надеюсь, он приготовил нам эти вкусные блинчики с беконом?[102]

– Доктор де Гранден, это – доктор Уилтси, – познакомил нас Аглинберри, когда мы спустились в зал. – Доктор Троубридж, доктор Уилтси. Уилтси – управляющий лечебницей для слабоумных, там… – он неопределенно махнул рукой. – Он услышал, что доктор де Гранден оказался по соседству, решил зайти для консультации. Кажется… о, сами расскажите о своих проблемах, Уилтси!

Доктор Уилтси был приятным молодым человеком, чуть-чуть лысеющим, в роговых очках с толстыми линзами. Он очаровательно улыбнулся и поспешил воспользоваться предложением Аглинберри.

– Дело вот в чем, доктор, – начал он, когда де Гранден наполнил свою тарелку блинчиками с беконом. – У нас в Торнвуде есть особый случай заболевания. Это молодая девушка, находящаяся у нас на попечении уже двенадцать лет – с тех пор, как ей исполнилось десять. Бедный ребенок пережил страшный стресс еще в шесть: они с матерью ехали в экипаже, лошади понесли, и они выпали из кареты. Господь оставил в живых только девочку.

Ее семья достаточно богата, но близких родственников не осталось, и она пребывает в Торнвуде, как я уже сказал, двенадцать лет. Она всегда была золотым ребенком, без каких-либо проблем: сидя на кровати или на полу, могла часами играть с пальцами ног или рук. Но в последнее время в нее словно бес вселился. Это факт. Три ночи тому назад попыталась ударить чашкой по голове сиделку, оскорбила вчера утром одну из медсестер… Из маленькой добродушной идиотки превратилась в бешеную кошку. Сейчас, если она страдает от обычной деменции, я бы…

– Хорошо, хорошо, друг мой, – ответил де Гранден, передавая Аглинберри свою тарелку для добавки. – Я буду рад посмотреть вашу пациентку сегодня же утром. Parbleu, дурдом станет приятным контрастом к этому недостаточно проклятому месту!

– Ему нравится мой дом… – язвительно прокомментировал Аглинберри, обащаясь к доктору Уилтси, когда мы встали из-за стола.

Лечебница Торнвуд располагалась в типичной деревенской усадьбе, перестроенной и отличающейся от подобных домов только защитой из колючей проволоки на высоких стенах.

Мы вошли в холл и остановились у дверей администрации.

– Как Мэри-Энн, госпожа Андервуд? – спросил Уилтси.

– Хуже, доктор, – отвечала компетентная на вид молодая женщина в форме медсестры за конторкой. – Я дважды посылала к ней Мэттингли сегодня утром, но дозировку каждый раз приходится увеличивать. Боюсь, мы скоро не сможем ей помочь.

– Гм… – хмыкнул Уилтси и озабоченно посмотрел на нас. – Что ж, господа, посмотрим пациента? Вы тоже, Аглинберри, можете присоединиться. Полагаю, это будет внове для вас.