Сахара

— Ведь ты же вернешься, правда, господин Чарли?

У меня слабость ко всяческим торжествам, и вот по моей команде Киссоко отдает приказ «смирно», а я принимаю парад.

Вот эти типы и вправду пожировали на моей щедрости. Когда они стоят рядком передо мной, выпятив зады и вывернув свои утиные лапы, можно сразу же сделать переучет всего, что я им привез. У самого длинного, посредине, на голове пилотка, которую он натянул по самые щеки. Низкорослый толстяк, с голыми ногами в пластиковых сандалетах, гордо выпячивает грудь, украшенную двумя перекрещенными патронташами, которые носят актеры в дешевых опереттах. Но великолепнее всего выглядит лейтенант Киссоко: у него эполеты с побрякушками, синяя рубаха, бежевые шорты, гигантские парашютистские ботинки, за пояс заткнута пара мотоциклетных перчаток с раструбами, спереди болтается баклажка, пробку от которой он давным-давно потерял, и штук двадцать различных брелков. Генерал Ли был бы изумлен, видя как господа черномазые гордо прикололи себе на грудь эмблему конфедератов в виде двух скрещенных ружей. Вся пятеро разукрашенных имбецилов, стоя в строю, махают на прощание, когда конвой медленно начинает свой поход.

Вскоре облако пыли заслоняет их.

* * *

Краткая стоянка в Агуэлок дает нам оказию впервые раздать немного продуктов. Мы открываем ящики с порошковым молоком, сахаром, мешки с рисом, и распределяем все это среди местных. В Агуэлоке около трех десятков домишек, где живут практически одни только тамачеки. Здесь, на безлюдье, где практически никто и никогда не проезжает, прибытие конвоя — это большое событие. Со всех сторон к грузовикам мчатся детишки. Мы едем очень медленно, чтобы, ни дай бог, кого-то из них не задавить. Многие мои помощники родом из этих сторон, поэтому даю им небольшой отпуск, чтобы они могли проведать свои семьи. А вот Кара меня беспокоит. Если он не спит, то мыслями далеко отсюда. Вообще-то, он ни к чему непригоден, а нас ждет переезд через Маркуба. На нашем пути это самый сложный отрезок. Зона риска тянется километров на пятнадцать. Никогда не стихающий ветер наносит на землю толстый слой песка: мягкий, подвижный и меняющийся с каждым переездом.

Для легковой машины это пустяки. Умелая манипуляция скоростями и небольшие размеры позволяют быстро маневрировать и набрать разгон на твердом грунте.

В случае же грузовика можно быть уверенным, что застрянешь не раз и не два.

Когда же едешь на тягаче с перегруженным прицепом, переезд превращается в подвиг.

На подобного рода почве тридцатитонная машина делается беспомощной. Хотя ты и располагаешь громадной силой тяги, ускорения практически никакого. А уж располагая передней тягой и громадным весом сзади, застрять можно практически мгновенно.

Ближе к вечеру мы останавливаемся на самой границе предательской зоны. В свете фар вижу две глубокие колеи. Помощники и пассажиры пользуются остановкой, чтобы чуточку отойти и прочитать короткую молитву Аллаху, выпрашивая у него по возможности безболезненный проезд. Я же в это время иду осмотреться. Песок здесь совершенно непредсказуемый. Иногда его цвет и консистенция позволяют угадать, что нас ожидает, но очень много раз выяснялось, что все подобные предсказания не стоят и ломаного гроша. То же самое относится и к множеству способов, применяемых обитателями Сахары. Ни одного из них нельзя применять на все сто процентов. Что касается меня, то я предпочитаю ехать ночью. Песок тогда не такой сухой, и ты меньше застряешь. Опять же, всю тяжелую работу гораздо легче делать в относительно прохладном ночном воздухе. Поскольку самым лучшим способом проверить, что нас ждет, это ехать вперед, я пытаюсь прорваться через колеи и уже в паре метрах вязну в песке.

Проработав целую ночь, мы проехали вперед не более, чем метров сто пятьдесят.

Переезд будет непростым.

Уже сделалось жарко, когда я приказываю всем пассажирам слезать. Нужно избавиться от лишнего балласта. В паре километров отсюда, на обочине, приказываю разбить временный лагерь для женщин, стариков и детей.

Пока остальные работают, провожу отбор, отделяя настоящих стариков от лентяев.

— Вот ты, сколько тебе лет?

— Тридцать пять. Я старик.

Приходится немного повопить, прежде чем колонна из четырех десятков неспособных к работам готова к выходу. Усаживаюсь в «пежо 403» хаджи из Реггане, чтобы проследить за тем, как устраивают лагерь. Мы едем вдоль Маркуба. Это плоскогорье с небольшим возвышением посредине из серого, мертвого песка. Громадная плита обнаженного камня обозначает конец всех трудностей.

Мы растягиваем брезентовые накидки, чтобы обеспечить хотя бы минимум тени. Несколько помощников тащит рис, чай, сахар и дрова. Три клакклака по моему приказу останутся здесь же.

Несколько успокоившись, я уезжаю. Все, кто ни на что не пригодны, высланы отсюда к чертовой матери. Мы устроили их, как смогли лучше, и во время работы они не будут путаться под ногами.

Для лучшей сцепляемости мы немного спустили воздух из шин. Передо мною сто пятьдесят человек, и я отдаю приказы, которые тут же всем переводятся.