Струмилин сказал:
— Не надо этого делать. Парень он молодой, напортачит — и прощай журналистика.
— А что же он глупостям верит?
— Не глупостям верит. Он вам верит, Володя.
— Я — Пьянков, человек веселый.
— Вот и пойдите к нему, веселый человек Пьянков, и скажите, что пошутили. Прессу надо любить: это самые хорошие ребята, поверьте мне.
Струмилин поудобнее устроился в кресле, надел большие синие очки и натянул на руки тонкие кожаные перчатки. Когда предстояла трудная посадка — а первая посадка на дрейфующий лед всегда очень трудна, — Струмилин надевал тонкие кожаные перчатки, чтобы еще острее чувствовать штурвал.
Вошел Владимир Морозов. Он сел на место Пьянкова, между Струмилиным и Богачевым, закурил и сказал:
— Через полчаса должны прийти на место.
— Через двадцать семь минут, — заметил Аветисян.
— Ого…
— «Не ого», а точность…
— Точность — вежливость королей.
— И анкетное данное штурманов?..
— Лед плохой, — задумчиво сказал Морозов.
Струмилин заглянул под самолет: лед был действительно очень плохой — весь в застругах, разводьях и сильно торосистый.
«Я ничего, ничего не помню, — думал Богачев. — Я не помню, как она была одета, и не помню, о чем мы говорили. Я не знаю, сколько времени мы пробыли вместе: час или сутки. Я только помню музыку. Наверное, когда любишь, всегда слышишь музыку».
Богачев закрыл глаза, чтобы лучше увидеть Женю. И он сразу же увидел ее. Он увидел близко-близко ее глаза. Ему даже стало страшно из-за того, что он увидел ее глаза так близко. На левой щеке у Жени были три маленькие родинки. Они образовывали треугольник: точный, как в учебнике геометрии. А потом он увидел ее губы и почувствовал их; ему стало еще страшнее из-за того, что он почувствовал ее губы как наяву.
Богачев быстро открыл глаза и сразу же увидел на себе взгляд Струмилина.
— Ты что?
ebooksa