Она решительным шагом пошла к выходу, но уже в дверном проеме резко развернулась и отчеканила:
— Прощай, полководец Ижберн из Упсалы!
Глава 19
В погоне за священным камнем
Среди днепровских порогов пролегал фарватер, известный только здешним лоцманам. Они проводили ладьи преимущественно у правого берега, где было больше открытой воды. Даже весной его глубина между порогами была не более четырех метров и около метра на плесах и вблизи порогов.
Мимо пронесся порог Эссупи, затем порог Улворси, один из самых страшных порогов. Яркий, шумный, пропитанный резкими запахами порог Геландри. У порога Аифор был самый большой перепад воды — почти шесть метров, в его камнях гнездились пеликаны. После него порог Варуфорос образовывал большую заводь. У порога Леанди перепад воды тоже был немаленький — больше четырех метров, — и вода, казалось, кипела. Наконец, грустный, залитый дождями Струкун…
Скоро от всего этого остались лишь смутные воспоминания. Флотилия русских ладей отвалила от «пирога» острова Березань и вышла в Черное море. Пока Владимир спал на корме, где-то посреди водной глади его ладья пересекла невидимую линию раздела слабосоленых вод лимана и оказалась в настоящем соленом море. Постепенно ощущение этой перемены передалось гребцам, и они все запели от непонятного волнения, когда парус наполнился попутным ветром…
За кормой, словно хвост белого голубя, тянулись пенистые струи. Впереди неясным пятном проступала земля. Это была Таврида. Напрягая зрение, русы вглядывались в очертания плоского берега. Через день перед ними открылись скалы полуострова. Горы его как будто спали под скомканным бурым одеялом, в складках которого зеленели можжевеловые рощи. Среди нагромождения скал, похожих на окаменевших зверей, изогнулись золотистые пляжи.
Наконец перед флотилией из ста двадцати ладей предстал город: спутанные ряды каменных домиков с черепичными крышами, будто весенние жуки — божьи коровки. К небу тянулись темные кипарисы. Перед Херсонесом расстилалась зеркальная гладь залива с его невообразимой синевой.
Войско киевского князя по поручению византийских императоров осадило мятежный Херсонес. Но взять его с ходу русам оказалось не по зубам…
Резкий ветер задул лето, как свечу, и над Тавридой нависло свинцовое небо. Бесконечно хлестал мелкий колючий дождь. Море вздувалось темно-бурой волной, оно с яростью кидалось на вытащенные на берег снеккары. Чайки с жалобными стонами носились над осажденным Херсонесом. Погода изводила осажденных греков, но еще больше — осаждавших русов…
Князь забылся тяжелым сном в своем шатре. Его покой берегла новая жена — чехиня Адель.
— Что тебе? — она встала на пути Олафа, ворвавшегося в шатер.
— Разбуди его, это важно!
— Оставь его, он плохо спал.
— Говорю тебе, разбуди! — кипятился норвежец.
— Что там? — отозвался проснувшийся Владимир.
— Вести из Царьграда.
— Хорошие или плохие? — спросил князь, со стоном поднимаясь с ложа из волчьих шкур.
— Это послание от Анны, — ответил Олаф, хитро улыбаясь.