— Вот почему наша иудейская вера сохранила себя на протяжении тысячелетий, — согласился Петр.
— А христианство принесло в мир нечто, — продолжил Павел, — что люди не создали сами…
— Учение Христа подарено нам, — кивнул Петр. — Оно нам самим не до конца понятно. Если бы мы сами создавали для себя религию, то, наверное, постарались бы сделать так, чтобы в ней все было ясно. Чтобы в ней не было вызовов нашему рассудку…
— Какое божество меж истин двух войну зажгло! — воскликнул Павел. — С одной стороны, мы знаем, что все в этом мире зависит от промысла Творца, и с другой стороны, мы столь же глубоко убеждены, что все зависит от нас самих, от нашей свободы.
— И то и другое справедливо, — кивнул головой его собеседник. — И то, что я в своей свободе совершаю грех и уклоняюсь от Творца; и то, что Господь нас ведет по жизни даже через пропасти наших грехов.
— И вот потому, что христианство не нами создано, оно не до конца постижимо нашему уму, — продолжил Павел. — Не мы его создали, поэтому мы не можем расчленить его на формулы, на продукты нашего умственного труда.
— В этой недоступности для человеческого ума возникает опасность сектантства, — поднял указательный палец Петр.
— Когда человек считает достаточным то, что он понял в христианстве, — подтвердил Павел. — То, что ему оказалось открыто, то, что он пережил, ощутил, смысл чего он понял и говорит: «Я наконец-то понял все. Христианство — это то, что я думаю, что я понял в христианстве, это и есть само христианство».
— Человек очень склонен к подмене Бога неким умственным идолом, которого он возводит в своем сознании, — Петр явно наслаждался беседой с умным собеседником. — То есть «мое представление о Боге — это и есть высшая святыня». И такой человек молится не Богу, а своему представлению о Боге.
— В конце концов, он все равно молится самому себе? — уточнил Павел.
— Да, — подтвердил Петр и обратился к дочери: — Авишаг, из кувшина капает вода. Он протекает?
Девушка подошла к медной посудине, висевшей на настенном крюке, и увидела лужицу, набежавшую из трещины в спайке.
— Я его уронила… но я не знала… — она улыбнулась чему-то, о чем ей напомнила вмятина на кувшине.
Она сняла его с крюка и перелила оставшуюся воду в медный котелок.
— Интересно было бы узнать, — обратилась она к пожилым мужчинам. — Какой на самом деле префект Климент, сын сенатора Пуда?
— В каком смысле? — переспросил ее отец.
— Он… — девушка, зная, что ее не видно за колонной, мечтательно посмотрела в потолок. — Он такой великодушный и благородный.
Авишаг взяла котелок и повесила его на место кувшина.
— Да, — со вздохом сказал Петр. — А как великодушно он использовал хлыст!
— Его к этому приучили, — попыталась оправдать юница объект своих мечтаний.