– Повелитель?..
– Мое решение послать за тобой вчера не было спонтанным. Я хотел тебя с того самого момента, как увидел в Кабуле, и все это время не прекращал думать о тебе. Когда я узнал, что твоя семья замешана в заговоре против меня, то испугался, что это сделает тебя недоступной. Монарх не должен и не может терпеть инакомыслие… и призывы к мятежу. А когда ты попросила об аудиенции, я не знал, о чем ты собираешься говорить. – Челюсти Джахангира сжались. – В том, что касалось Гияз-бека, все было просто. Я сказал тебе, что уже знал о его невиновности. И тем не менее ты храбро защищала его, будучи уверенной, что он приговорен. Но больше всего меня поразило твое отношение к брату, Мир-хану. Я знаю, что это такое – иметь предателя в своей семье. – Падишах мрачно улыбнулся. – Я знаю, как сложно подавить родственные чувства. У тебя хватило сил это сделать – посмотреть, как я казню твоего брата, чтобы спасти остальную семью.
Глаза Мехруниссы наполнились слезами, когда правитель приподнял ее лицо за подбородок и пристально посмотрел ей в глаза.
– Мой дед Хумаюн нашел родственную душу в своей жене Хамиде. Мне кажется, что я нашел ее в тебе. Я хочу, чтобы ты стала моей владычицей и первой из моих жен. Когда я закончу разбираться с бунтом моего сына, мы поженимся – если ты согласишься меня принять.
– Ни на кого другого я не соглашусь, – сказала женщина и почувствовала, как падишах вытер ее слезы.
– Но я должен тебе кое в чем признаться. Мне не будет покоя, пока я это не сделаю. Это я приказал убить твоего мужа, Шер Афгана. Я послал для этого человека из Агры в Гаур.
Мехрунисса открыла рот, вспомнив еще раз бледные голубые глаза.
– Убийца был англичанином? – спросила она.
– Да. Его зовут Бартоломью Хокинс. Сейчас он один из моих телохранителей. С тех пор я выяснил, что твой муж повинен во множестве преступлений – вымогательстве, подкупе, особой жестокости, – но тогда я этого не знал. Я велел убить его просто потому, что он стоял у меня на пути. Мехрунисса… ты сможешь когда-нибудь простить меня?
Женщина приложила палец к губам правителя:
– Не надо ничего больше говорить. И мне нечего прощать. Я ненавидела Шер Афгана. Он был со мной жесток. И я рада, что меня от него освободили.
– Тогда нам больше ничто не мешает…
Джахангир наклонил голову и поцеловал Мехруниссу долгим и страстным поцелуем.
Когда слуги отодвинули занавеси, чтобы он мог войти в свой личный кабинет, Джахангир увидел в нем грузную фигуру Яр Мухаммада, недавно назначенного комендантом Гвалиора. Увидев падишаха, Яр бросился лицом на пол, широко раскинув руки в стороны – традиционный знак почтения на его среднеазиатской родине.
– Встань, Яр Мухаммад, – сказал ему падишах. – Ты уже избавил мир от тех, кто вступил в сговор с моим сыном-предателем?
– Владыка, думаю, что я обнаружил их всех и разобрался с ними. Как ты и велел, те, кто признался, умерли быстрой и легкой смертью от топора палача. Только один, Саад Азиз, отказался признать свою вину, даже под пыткой каленым железом. Думаю, что он надеялся перехитрить нас и избежать справедливого наказания, но один из заговорщиков, когда его вели на эшафот, показал мне письмо Саада Азиза – для того чтобы облегчить себе душу перед смертью. В этом письме Саад Азиз клянется в поддержке шахзаде Хусраву. Когда я показал письмо Азизу, он имел наглость заявить, что это подделка. Так вот, чтобы все знали, чем грозит им предательство, я приговорил его к старинной могольской казни, которую используют у нас в степях. Я собрал жителей и гарнизон на большом плацу под стенами крепости Гвалиор. Под бой барабанов конечности Саада Азиза были привязаны к диким жеребцам. Стражники освободили лошадей и пустили их галопом так, что каждая конечность Саада Азиза была вырвана из его тела. И каждую из них поместили над одними из четырех ворот крепости, а тело и голову демонстрировали на базарной площади.
Тонкое лицо Яр Мухаммада, украшенное синевато-багровым шрамом на левой щеке, ничего не выражало, пока он отчитывался. На мгновение Джахангир в глубине души усомнился в необходимости такой жестокости со стороны коменданта, но у того было право действовать так, как он действовал. У Саада Азиза была возможность повиниться во всем. И если боль и стыд его казни заставят других отказаться от мыслей о бунте, то все было сделано не зря. Падишаху действительно было приятно осознавать, что всего за три месяца он полностью подавил бунт своего сына. И тем не менее правитель с трудом задал следующий вопрос:
– А Хусрав?
– Он был наказан точно в соответствии с твоим распоряжением. Хаким, которого ты прислал и который действительно разбирается в таких вопросах, сначала дал ему опиум, чтобы заглушить боль. Затем четверо из моих самых сильных людей держали его прижатым к земле, а пятый схватил его за голову и удерживал ее неподвижной, пока хаким зашивал ему веки крепкой шелковой нитью. Шахзаде не может видеть ничего вокруг себя и больше не представляет угрозы для тебя или для спокойствия державы.
Джахангиру было тяжело думать о своем симпатичном и энергичном сыне, которого сделали инвалидом, но он сказал себе, что сын сам заслужил свое наказание. Ослепление было еще одной традиционной казнью, перенесенной моголами из Центральной Азии в Хиндустан. Она позволяла правителю нейтрализовать непокорных членов своей семьи, не убивая их. Его визирь, Маджид-хан, напомнил Джахангиру, что именно так поступил его дед Хумаюн с самым непокорным из своих сводных братьев Камраном. И чем больше падишах думал об этом, тем более справедливым казалось ему такое наказание. В случае с Камраном его глаза пронзили иглой, а потом натерли их солью с лимонным соком, чтобы навсегда лишить его зрения. А вот то, что веки Хусраву только зашили, позволяло хакимам вернуть ему зрение в случае, если он действительно в один прекрасный день образумится…
ebooksa