В общем, все равно, как он стал бы себя вести. Он может спокойно болтать с профессором на любую интересующую его тему, он не будет сейчас арестован. Хорош буду я, если, погнавшись за легкими лаврами, упущу открытие Андрея Николаевича! Вертоградский упрется:
«Знать ничего не знаю, ведать не ведаю». Если на этих болотах человека и то найти трудно, так попробуй найди коробочку и тетрадь. Все дупла не пересмотришь, все кочки не перероешь. Пусть сидит пока, пусть разговаривает с профессором…
На цыпочках я подкрался к двери. Мне хотелось послушать, о чем они говорят.
Говорила Валя:
– Как страшно было думать о нем час назад! Казалось, что он ходит вокруг… А теперь он лежит там, и все равно страшно. Все равно, кто-то ходит вокруг, прячется за деревьями или забился в нору.
– Он писал, что не может меня убить, – устало сказал
Костров. – Зачем же он приходил?
Я слышал шаги Вертоградского. Юрий Павлович ходил по комнате взад и вперед, потом заговорил растроганным голосом. Мне его интонации казались деланными и фальшивыми. Но, вероятно, для других слова его звучали трогательно.
– Мне не хочется думать о том скверном, что он сделал,
– говорил Вертоградский. – Я все только вспоминаю, как он протянул руку и позвал меня…
– Не за этим же он приходил! – хмуро сказала Валя.
Как видно, слова Вертоградского ее не растрогали.
– Пусть он был виноват, – продолжал Вертоградский, –
но раз он пришел, значит, раскаялся. Хорошо, он был слабый человек. Он попался в фашистскую ловушку и не сумел найти выхода. Но он мучился и все-таки на самое страшное не пошел.
– Я не понимаю, – сказала Валя. – Вы говорите все время о Якимове. Якимов убит. Кто его убил? Кого сейчас ищут?
Вертоградский усмехнулся:
– Вы еще не догадываетесь, Валя?
– Лично я не понимаю ничего, – сказал Костров.
– Попробую вам объяснить, – сказал Вертоградский. –
Представьте себе, что каким-то образом, совершенно не знаю каким, Якимов оказался в руках немецкой разведки.