Валя шла за ним. Я молча провожал их взглядом, пока они не поднялись в мезонин и не закрыли дверь. Я хотел, чтобы
Вертоградский чувствовал, что предстоит серьезный разговор наедине.
Когда дверь в мезонин закрылась, я круто довернулся к
Вертоградскому. Он зевнул чуть более спокойно, чем это было бы естественно.
– Вы не выспались, Юрий Павлович? – спросил я лениво. – Давайте, может, чаю попьем?
– С удовольствием! – радостно сказал Вертоградский; у него опять отлегло от сердца. – Чайник остыл. Подогреем?
– Ничего, если крепкий, выпьем и так. – Я попробовал чайник. – Он еще теплый.
Я разлил чай, и мы сели друг против друга, оба спокойные и немного ленивые, словно два приятеля собрались поскучать вечерком.
– Мы, сибиряки, любим чай, – сказал я. – Вы не из наших краев, случайно?
– Тверяк, – сказал Вертоградский.
– Никогда в Калинине не был. Хороший город?
Вертоградский отхлебнул чаю.
– Мне нравится. – Он откинулся на спинку стула и вытянул ноги. Всем своим видом он показывал полное благодушие и довольство. Если он и переигрывал, то разве самую чуточку. – Не знаю, конечно, – добавил он, – что с ним немцы сделали.
– Там и учились? – спросил я.
Вертоградский зевнул:
– Среднюю школу там кончал.
Должно быть, он в уме повторял свои биографические данные, чтобы не сбиться при быстром опросе. Я тоже зевнул.
– А я в Иркутске учился, – сказал я. – Старинный купеческий город. Отец у меня в гимназии преподавал. Математику.
На всякий случай Вертоградский предупредил мои вопросы:
– Я уж стал забывать Калинин. Не был там с тех самых пор, как школу кончил.