Саранча

– Нет, нет, что ты. Он все-таки бодрее, чем мне казалось до нынешней встречи. С ним только немного трудно говорить… Но ведь эта тяжесть всегда была… А для меня она в особенности заметна…

Она взяла мужа за локоть, прижалась. Волна нежности нахлынула на нее, хотелось защитить его мужественные замыслы от мелких тревог. Недавних огорчений по поводу самодовольства и мужского чванства как не было. Он размышлял вслух:

– Жизнь, должно быть, завоевывается страданием и трудом. Я думаю это, когда хожу по лаборатории, которая перешла к нам от Саранчовской организации. Эту лабораторию создал покойный Муханов и хорошо, любовно обставлял, говорят, даже тратил на нее свои средства. В нем все-таки жил ученый. Я тебе не рассказывал об этом, всячески даже скрывал. (Она теснее прижалась к нему.) Да и сам толком не осмыслил. Мне как-то странно и жутко было принимать дело из его мертвых рук. Из каждой мелочи я убеждался, что тут он был щепетильно честен и вообще старался не прикасаться к хозяйству. Сегодня незадолго до тебя заходил Эффендиев. Я ему посетовал, зачем он меня сюда устроил. «Брось, – сказал он, – все о мертвецах думаешь. А у тебя жена беременна».

Вечный припев. Она улыбалась в темноту преданно и любовно. Пусть приходится иногда досадовать на него. В

этой борьбе сердца, в этой смене чувств, игре настроений, при условии, что все удерживается в каком-то равновесии, и заключается та душевная жизнь, та обитаемость сердца, которую она искала и не нашла, уйдя за Онуфрием Ипатычем.

– Откуда Эффендиев узнал? – Таня рассмеялась. – Мне все кажется, что наша вестовщица Марья Ивановна выболтала. Да ей не до нас…

Она рассказала о встрече со Сташеком. Михаил Михайлович слушал рассказ, как беседу вагонных соседей о ком-то отсутствующем. Таня очень тонко закончила рассказ, как будто догадавшись о настроении мужа:

– Я чувствую время. Я ощущаю, как зреет во мне другая жизнь, существование в будущей половине века… И

глохну к окружающему. И это счастье, я не слышу и воспоминаний, как будто все, что случилось несколько недель тому назад, так далеко, далеко…

1925-1927 гг.

РАССКАЗЫ

ФОРПОСТ ИНДИИ

I

Демонстрация не удалась. Тяжелее всех это сознавал сам Изатулла Ахметов, по настоянию которого демонстрация состоялась. Вчера ночью было решено снять с работы амбалов, сгружавших на Пира-Базаре товары с керджимов энзелийских купцов для купцов рештских.

Вчера выдалась горячая ночь. Комитет был накануне провала. Все догадывались, а Изатулла Ахметов знал наверное, что Кеворк Мирзаянц предал партию.

Назначенное собрание пришлось перенести с квартиры

Изатуллы, председателя комитета, на квартиру другого товарища, простого амбала, занимавшего под жилье хлевок для лучших ишаков хана. Но хан обеднел, лучшие ишаки у него повывелись, а хлевок он сдал амбалу. Хлевок тесен –

собрались во дворике.

Изатулла Ахметов недавно приехал из Баку, где работал на промыслах.