– Ты увидишь мать… Да, в конце концов тебе доставят эту радость.
– Как давно я никого из родных, кроме тебя, не видел!
Опустись на колени, я хочу тебя благословить.
Якопо, который поднялся было, вновь опустился на колени, чтобы получить родительское благословение.
Губы старика шевелились, а глаза были обращены к небу, но слов его не было слышно. Джельсомина склонила голову и присоединила свои молитвы к молитвам узника.
Когда эта немая сцена кончилась, Якопо поцеловал иссохшую руку отца.
– Есть надежда на мое освобождение? – спросил старик.
– Обещают ли они, что я снова увижу солнце?
– Да.
– Хоть бы исполнились их обещания! Все это страшное время я жил надеждой. Ведь я, кажется, нахожусь в этих стенах уже больше четырех лет.
Якопо ничего не сказал, ибо знал, что старик помнил время только с тех пор, как сыну разрешили посещать его.
– Я все надеюсь, что дож вспомнит своего старого слугу и выпустит меня на свободу.
Якопо снова промолчал, ибо дож, о котором говорил отец, давно умер.
– И все-таки я должен быть благодарен, дева Мария и святые не забыли меня. Даже в неволе у меня есть развлечения.
– Вот и хорошо! – воскликнул браво. – Как же ты смягчаешь здесь свое горе, отец?
– Взгляни сюда, мальчик, – сказал старик, глаза которого лихорадочно блестели, что было следствием недавней перемены камеры и признаком развивающегося слабоумия.
– Ты видишь трещинку в доске? От жары она становится все шире; с тех пор как я живу в этой камере, расщелинка увеличилась вдвое, и мне иногда кажется, что, когда она дотянется вот до того сучка, сенаторы сжалятся и выпустят меня отсюда. Такая радость смотреть, как трещинка растет и растет с каждым годом!
– И это все?
– Нет, у меня есть и другие развлечения. В прошлом году в камере жил паук; он плел свою паутину вон у той балки. Я очень любил смотреть на него. Как думаешь, он вернется сюда?
– Сейчас его не видно, – тихо сказал браво.