Кэрри: – Если, конечно, не существует какой-нибудь таинственной силы…
– Ты меня дразнишь! – возмутилась Кэрри, и он засмеялся.
Они уже дошли до конца тропинки и очутились возле насыпи, залитой солнцем.
Из туннеля показался поезд. Он простучал мимо, обдувая ветром их одежду и волосы. Ник, который шел впереди, был уже у поворота, где полотно железной дороги огибало гору, и Кэрри увидела, как он зажал уши руками, когда паровоз загудел.
– Бедный Ник, – заметила она. – Он ненавидит гудки.
– Кэрри… – позвал ее Альберт, и, когда она обернулась, его лицо было близко-близко. Он поцеловал ее, ткнувшись очками в ее нос, и сказал: – Поздравляю тебя с днем рождения!
Кэрри не сумела придумать, что сказать в ответ.
– Большое спасибо, – наконец очень вежливо выдавила она.
– Девочки не говорят спасибо, когда их целуют. – Хотя у Альберта по-прежнему был спокойный, менторский тон, лицо у него загорелось. Он поспешно отвернулся, помахал, не глядя, рукой на прощание и побежал вниз по дорожке. И
как только скрылся из виду, громко запел.
Кэрри тоже пела, прыгая по шпалам, пела и смеялась про себя. Когда она поравнялась с Ником, он спросил:
– Чего ты смеешься?
– Что, мне нельзя смеяться? Такого закона нет. Слышал ли ты когда-нибудь про закон, который запрещает смеяться, мистер Умник-Разумник?
Но такой закон, по-видимому существовал. Не настоящий закон, разумеется, а правило, которое Кэрри выработала для себя и которого до сегодняшнего дня, когда она забыла о нем, старалась неуклонно придерживаться.
Забыла, что нельзя показывать мистеру Эвансу свою радость…
Подпрыгивая и напевая, она бежала вверх по улице, пока не очутилась в лавочке у мистера Эванса. Смех так и пузырился у нее внутри, и, когда мистер Эванс поднял глаза и сказал: «А, это ты!», она не смогла сдержаться и засмеялась.
– А кто вы думали? – спросила она. – Кошка?
И эта глупая шутка вызвала у нее такой прилив смеха, что на глазах появились слезы.
Он стоял, не сводя с нее глаз, и, когда заговорил, голос его был зловеще спокойным:
– Что в тебя вселилось, девочка?