В последний вечер в Либревиле опять состоялось торжество. Губернатор пригласил гражданские и военные власти на прием, который должен был закончиться прощальным пуншем под крики «ура!».
Прием прошел очень весело. Андре Дельтур, Луи Мерли, Никола Ванофф получили от собравшихся самые сердечные поздравления и искренние пожелания доброго пути. Впрочем, господа депутаты от Верхней Вьенны и Нижней Сены также не были забыты. Бурные выражения теплых чувств в их адрес растрогало коллег чуть ли не до слез. Церемония завершилась тостом губернатора, к которому с энтузиазмом присоединились остальные. Ответная речь Андре Дельтур а вызвала единодушные аплодисменты.
Вечер закончился к десяти часам, а на следующий день караван, провожаемый всеми обитателями города, покинул Либревиль. Отряд уже скрылся за последними домами, но еще звучали радостные крики и прощальное «ура!».
Глава V
ЭТАП
Несмотря на сентябрь, стояла сильная жара. Первый этап маршрута экспедиции не предвещал никаких осложнений. С моря дул бриз, он смягчал жар солнца и пригонял легкие облака; в окрестностях Либревиля росло много деревьев, они тоже на какое-то время накроют своей тенью отряд, направляющийся на юго-запад, к левому берегу Огове.
Сержант Трост шагал рядом с проводником во главе звена сенегальских стрелков. За ними шли члены экспедиции. Господин Дельтур и его спутники были одеты в легкую и мягкую фланелевую одежду, их головы предохраняли от солнца белые полотняные шлемы со специальным задним козырьком[459]. У каждого через плечо висело ружье, даже у депутатов, которые надеялись не упустить случай, если вдруг мимо прошмыгнет какая-нибудь дичь. И это не было пустой самонадеянностью. Разве господа Исидор Папелё и Жозеф Денизар не принимали участие постоянно в президентских охотах в Марли и Компьене?[460]
Несколько позади шли носильщики с тюками на головах, с голыми ногами и грудью; от ходьбы босиком подошвы у них ороговели и стали твердыми как дерево. Они шли парами, под зорким взглядом своих бригадиров. Вторая группа стрелков с сержантом Сезэром замыкала колонну.
Маршрут первого дня проходил по правому берегу эстуария Габона. Земля под ногами представляла собой смесь глины и песка. Жаркое экваториальное солнце превратило ее в камень.
Послесловие
Вот и перевернута последняя страница этого весьма пестрого по содержанию тома. Здесь рядом с известным русскому читателю романом «Цезарь Каскабель» соседствуют произведения, о существовании которых большинство почитателей творчества Ж. Верна еще три-четыре года назад и понятия не имели, а потому логично обратиться прежде всего именно к этим произведениям.
Итак, перенесемся в апрель 1847 года, когда девятнадцатилетний Жюль по настоянию отца отправляется в Париж. Ему предстоит учеба в Школе права, готовящей адвокатов и нотариусов. Подумать только! — сидеть над скучными фолиантами, вникая в хитросплетения юридических закавык, зубрить латынь, усваивая мудреные термины, проводить время в душных судейских помещениях, в то время... В то время как младший брат Поль на легкокрылой шхуне «Лютен» мчится к Антильским островам... (Дальние путешествия — заветная мечта и смысл всей жизни для юного Жюля!) В то время как Каролина, юношеская любовь Жюля, вступает в брак и становится мадам Дезоней... (Сколько отроческих грез, сколько юношески неровных, неотделанных поэтических строк было посвящено неверной!..) Жюль только вступает в мир, но жизнь уже кажется конченой, да и может ли быть иначе, если самые радужные мечты рухнули, если самые большие надежды обманули? «Увы, дорогая мама, — признается он в одном из писем, — не все в жизни идет гладко, и некоторые люди, строившие себе блестящие воздушные замки, не находят их и на своей родной земле!»[461]
А тут еще революционный вихрь ворвался в Париж. Восстание 22 февраля 1848 года смело монархию, но очень многие демократически настроенные люди были не удовлетворены установившимся строем. В июне революционное пламя с новой силой заполыхало над французской столицей. Жюль не участвовал в этих бурных событиях. Воспользовавшись тем, что занятия в Школе права были прерваны, он поспешил в Нант, в родительский дом. Июньские бои закончились разгромом революционеров, улицы Парижа были залиты кровью. Месяц спустя, когда занятия возобновились и будущий писатель опять появился в Париже, он обошел все районы недавних боев. «Я побывал в разных местах, где происходило восстание, — сообщает он родителям 17 июля 1848 года. — Ужасное зрелище!»[462] Запомним эти слова.
Возможно, Жюль еще долго продолжал бы заниматься нелюбимой юриспруденцией, однако случай изменяет его жизнь. Дядя по материнской линии, Шарль де ла Селль де Шатобур, вводит юношу в модные светские салоны мадам де Жомини, мадам де Барер, мадам Мариани. «Чем больше я посещаю дам литературного света, — пишет воодушевившийся студент домой в конце 1848 года, — тем больше вижу, как много здесь можно завести знакомств. Я хорошо понимаю, что знакомства эти достаточно поверхностные, но, как бы то ни было, они придают разговору не знаю уж какой блеск, усиливающий сияние, несколько напоминающее ту позолоченную бронзу, блестящий налет которой груб, но все равно нравится глазу! Впрочем, все эти беседы, вся эта бронза достаются так дешево! Во всяком случае, все эти люди, принятые в самом высшем обществе, кажется, на короткой ноге с самыми замечательными личностями эпохи! Ламартин, Марраст[463], Наполеон[464] подходят к ним пожать руку; с одной стороны — мадам графиня, с другой — мадам княгиня; там говорят о каретах, лошадях, собаках, ловчих, лакеях, о политике и литературе; там судят о людях с точки зрения наиновейшей, хотя нередко измаранной ложью. Это, говорит В. Гюго, всего лишь оптическая иллюзия; есть люди, которые упорно принимают свечу за звезду. И что самое примечательное, это общество можно описать, на мой взгляд, такой вот характерной чертой: хотя на любую тему тут говорят весьма дружественно, хотя различные мнения никогда не сталкиваются настолько, чтобы воспламенить спор, собеседники ни в малейшей степени не отступают от своих взглядов; говорят так спокойно, потому что всё знают друг о друге заранее; выдвигают мало аргументов, но никогда не позволяют себя переубедить... Впрочем, и я повторяю только то, что мне говорили, я сумел всем понравиться! В самом деле, как не найти меня очаровательным, когда я, в частности, постоянно разделяю мнение своего собеседника! Понимаю, что своего мнения я иметь не могу, иначе буду опозорен! О, двадцать лет! Мои двадцать лет! Очень надеюсь, когда-нибудь я отплачу этим людям тем же»[465].
Впрочем, молодой провинциал весьма охотно посещал литературные салоны. В другом письме к отцу он сообщает: «Это истинное удовольствие, хотя и не очень понятное в Нанте, быть в курсе всех литературных событий, интересоваться новейшими веяниями, следить за различными фазами, через которые проходит литература... Нужно глубоко постигнуть современный жанр, чтобы угадать предстоящий»[466]. Итак, в неполных двадцать лет Жюль уже сделал свой выбор: его будущее — литература, но, пока он не нашел своего места среди писательской братии, можно потратить толику времени и на юриспруденцию. И он не скрывает своих намерений от отца, что видно хотя бы из написанного 24 января 1849 года письма: «Если бы после всех моих литературных упражнений, которые — как ты сам признаешь — в любом положении всегда полезны, я решился бы на более серьезную попытку в этой области, то... лишь в порядке дополнительного занятия, ни в коей мере не отвлекающего от намеченной цели... Тем не менее ты меня спрашиваешь: «Ты хочешь сказать, что станешь академиком, поэтом, знаменитым романистом?» Если бы мне предстояло достичь чего-либо подобного, ты же сам, дорогой папа, толкнул бы меня на этот путь! И ты первый гордился бы мной, ибо это ведь самое лучшее в мире положение! И если бы мне предстояло такое поприще, то призвание неодолимо влекло бы меня к нему. Но до этого еще далеко!»[467] Не надо обольщаться здесь сослагательными наклонениями. Заветное желание явно проглядывает сквозь них, и Пьер Верн понял, что отныне для сына адвокатское будущее отодвигается на второй план.
Стало быть, писательство... Но какой же литературный жанр избрать? Казалось бы, Жюлю и размышлять нечего: он с детства занимался стихосложением. Только в Париже юношу увлекла другая муза — попав в театр, студент правоведения воспылал к этому колдовскому месту «просто неистовой страстью»[468]. И вот свободными вечерами у себя в комнатке он трудится над пятиактной пьесой в стихах «Александр Шестой», едва закончив которую садится за сочинение водевиля «Морская прогулка», одновременно продолжая работу и в серьезном жанре — опять пьеса в стихах, опять на историческую тему — «Пороховой заговор». Это уже начало революционного 1848 года. У начинающего автора, как видим, драмы современной жизни интереса не вызывали. До конца года юноша успевает сочинить еще одноактную комедию «Миг расплаты» и... попробовать свои силы в прозе, написав две коротенькие новеллы «Тетерев» и «Дон Галаор»[469]. Вся эта продукция пошла, как сказали бы сейчас, в стол, да, похоже, автор особо и не надеялся на ее обнародование. Просто творческий порыв требовал отдачи, и Жюль писал — самозабвенно, неустанно, лихорадочно. Ему, как и большинству начинающих, кровью и потом доставался каждый следующий шаг.
Впрочем (это открылось совсем недавно), устремившийся в литературу студент, как едва ли не каждый второй мечтающий о писательской славе юноша, не смог совсем отказаться от стихов. В 1989 году парижское издательство «Шерш Миди» выпустило его поэтический сборник, состоящий из. опусов, которые сохранились в двух тетрадках под сиреневой и голубой обложками. Долгое время тетрадки находились в муниципальной библиотеке Нанта. Стихи эти относятся к 1847 — 1848 годам, то есть к самому начальному периоду пребывания Ж. Верна в Париже. Они весьма разнообразны по содержанию. Достаточно привести здесь заглавия некоторых: с одной стороны — «Парафраза 129-го псалма», «Юпитер и Леда», «Коран», «Смерть», «Сиротка в монастыре», с другой — «Шестой город Франции» (сонет, посвященный родному городу Верна — Нанту), «Кабинет 29 октября», «Генералу Камброну», «Рождение коррупции». И вместе с тем юноша посвящает особый сонет канкану, а затем сочиняет озорную балладу на арго. Немало стихотворений посвящено Эрмини Арно-Гросетьер, тогдашней пассии молодого провинциала. Чувство это, как и все юношеские влюбленности Ж. Верна, осталось без ответа, и в июле 1848 года Эрмини вышла замуж, после чего в тетрадках появляются другие женские имена. Но вот неожиданно среди этой описательной, любовной или подражательной поэзии появляется «Песня баррикад»:
И еще шесть куплетов в том же духе, причем последние две строчки общие для всех октав. Словом, почти боевая песня. Жаль только, что она не добралась до баррикад. Эти пышущие революционным огнем строчки были сочинены в спокойном Нанте, а когда их автор появился наконец в Париже, с баррикадами, как говорилось выше, было уже давно покончено. Напомним, что в недавнем прошлом не раз делались попытки представить Ж. Верна чуть ли не революционером. Это не соответствует истине. Выходец из добропорядочной и преуспевающей буржуазной семьи; Жюль никогда не был склонен к революционным эскападам, хотя его в целом либеральные убеждения и подергивались время от времени чуть более радикальным (но всегда в рамках законности) флёром. 10 декабря 1848 года, когда Луи Бонапарта избрали президентом республики, Жюль писал отцу: «Хотя выборы уже прошли, вполне возможно, что еще будет шум. Вчера вечером огромные толпы народа пробегали по бульварам с ужасными криками и бранью. По улицам фланировали усиленные патрули. Повсюду собираются возбужденные группы людей... Теперь дело может кончиться не мятежом, а гражданской войной. Чью сторону держать? Кто будет представлять партию порядка? К какому флагу примкнуть?»[470] Вопросы несколько риторические, потому что адвокатский сын, изучающий юриспруденцию, давно сделал свой выбор: он за порядок, то есть в принципе готов даже поддержать идеи социалистов, но только в их эволюционном варианте. Разумеется, Жюля как художника всегда будут волновать бунтарские личности, но заметьте: на страницах его романов бунтари постоянно терпят неудачи и, только примирившись с властью, добиваются успеха.
Но вернемся к стихам. Молодой автор пробует себя в различных жанрах: пишет сонеты, баллады, рондо, элегии, пародии, песни. Пишет то в изысканном романтическом стиле, то вдруг «снисходит» до грубого уличного языка («Песенка на арго»). Не чурается он и эпиграмм, обнаруживая при этом недюжинные способности юмориста. О тематическом разнообразии стихов уже упоминалось. Интересно, что записи в тетради, особенно в первую, Жюль делал каллиграфически уверенным почерком. В них нет ни помарок, ни исправлений. Ясно, что речь идет об окончательных текстах, которые переписывались набело для подготовки к изданию. (Первая тетрадь даже содержит на последней странице слово «конец».) Однако большинству этих произведений так и не суждено было увидеть свет при жизни автора. Особняком среди поэтических творений юноши стоит только песня «Марсовые».’ Она была посвящена брату Полю, уходившему в декабре 1847 года в плавание к острову Реюньон на трехмачтовике «Регулус». В 1851 году Ж. Верн опубликовал ее текст, его друг Аристид Иньяр положил стихи на музыку, песня была исполнена со сцены Лирического театра, долетела до морского побережья и вскоре стала одной из любимейших у французских матросов. Слова ее стали считаться народными.
Между тем посещение литературных салонов приносило определенные плоды: юноша знакомится со своим кумиром Виктором Гюго, потом с Теофилем Готье и обоими Дюма. Знакомство с Дюма-отцом стало решающим в жизни начинающего литератора. Они встретились в феврале 1849 года в ложе руководимого А. Дюма Исторического театра, на премьере «Юности мушкетеров». Прославленный писатель согласился принять молодого человека и просмотреть его сочинения. Жюль выбрал для показа две исторические драмы — «Пороховой заговор» и только что законченную «Трагедию из времен Регентства». Первую мэтр отклонил по цензурным соображениям, а вторую нашел недостаточно сценичной. Однако в целом юноша произвел неплохое впечатление на маститого автора, и тот предложил ему попробовать себя в водевиле. Верн согласился и уже через несколько месяцев читал свой первый водевиль «Сломанные соломинки» в салоне композитора Адриана Талекси. Друзья шумно одобрили пьесу, а вскоре она понравилась и Дюма-отцу. Он принял водевиль к постановке в своем театре. 12 июня 1850 года состоялась премьера. На сцене Исторического театра одноактная пьеса в стихах выдержала 12 представлений, осенью того же года с успехом прошла в Нанте, а текст был напечатан отдельной брошюрой. Пьер Верн гордился сыном, хотя и находил текст водевиля «слишком фривольным». Впрочем, в глубине души отец, видимо, еще надеялся, что сын, вкусив успеха на литературной стезе, удовлетворится и предпочтет неверной писательской карьере обеспеченную жизнь в родном городе.