Венгерская вода

Гром ударивший прямо сейчас с ясного неба не ошеломил бы меня сильнее, чем эти слова. Кто здесь, в двух месяцах пути от Каира мог знать о нашей беседе? Джинн? Но передо мной стоял насмешливо улыбающийся старичок в серой забавной шапочке, покрывавшей совершенно лысую голову. Таким же серым был его кафтан. Только коротко постриженная борода была ослепительно белой. Старик подал знак сопровождающим ожидать его за воротами и уверенно направился ко мне.

— Принеси какую-нибудь скамью, — не терпящим возражения тоном обратился он к Симбе, — мне тяжело сидеть на земле.

Пребывание в царстве Джанибека уже приучило меня обращать внимание на каком языке говорит человек. Старик говорил на кипчакском. Однако, усевшись на скамью посреди амбара, он сразу перешёл на арабский.

— Это язык моего детства и юности, — словно оправдываясь произнёс старик, — Язык моей родины. Сам я из Багдада. Безусым юнцом, намного моложе тебя, я сменил его беспокойную роскошь, на правосудие и процветание улуса Джучи. Скоро уже шестьдесят пять лет, как моя жизнь проходит под сенью могущества Золотой Орды. Хотя в те времена и слов таких не знали.

Сколько же лет этому старцу? По всему выходит никак не меньше восьмидесяти.

— У тебя нет какой-нибудь весточки для меня? Я приехал сам, подумав, что помощник эмира запретит тебе покидать постоялый двор. Вижу он всерьёз обеспокоен твоей безопасностью. Думаю у него для этого есть серьёзные основания.

Только теперь я вспомнил, где слышал это имя. Это же тот самый меняла, который переслал заёмное письмо Омара в Каир! Для которого у меня действительно было послание.

— Мне следовало навестить тебя ещё вчера, — вдруг засмеялся старик, указывая рукой на Симбу и Баркука. — Меня попутали эти двое. Я ждал трёх путников, один из которых чернокожий. Поэтому мои люди не обратили внимание на четверых, один из которых замотал лицо платком. Только сегодня, когда мне рассказали о ночном переполохе, я понял, кто вы.

В Каире еврея всегда легко узнать по желтой чалме или колпаку. Говорят раньше и штаны требовали носит этого цвета, но сейчас строгости стало меньше. Больше всего от таких порядков страдали христиане. Им полагалась синяя чалма или шляпа. А синяя краска самая дорогая.

— Пока твой слуга ходит за письмом, — продолжал улыбаться старик, — раскрою тебе тайну моей проницательности. Хотя, если честно, даже не хочется тебя разочаровывать. Так приятно порой ощущать себя таинственным волшебником, для которого нет преград и которому ведомо скрытое и отделённое целыми странами и месяцами пути. Помню, как я расстроился, когда узнал, что маг, достававший на багдадском базаре деньги из пустой шапки, просто прятал их предварительно в потайном мешке.

Мне этот старик сразу напомнил моего деда. Прежде всего манерой разговаривать. Всегда казалось, что он шутит и говорит о чём то несущественном. Однако я давно усвоил, что подобное легкомыслие обманчиво.

— Разгадка в весточке, которую я получил до твоего приезда. Твой дед не на шутку перепугал каирского менялу, купившего заёмное письмо Омара. Попасть под суд соучастником мошенничества, да ещё и с подозрением на убийство не самая большая удача. Когда стало известно, что в наши края отправляешься ты, чтобы выяснить истину, бедный еврей заподозрил худшее и задумался, как отвести от своей горемычной задницы грядущие неприятности. Прежде всего он решил предупредить меня.

— Дед всеми силами старался, чтобы весть о поездке не опередила меня.

— Думаю, он принял все необходимые меры предосторожности. Это понимал и меняла. Только, когда твоя голова висит на волоске, начинаешь искать самые необычные пути. Главное найти калитку, которая открывает на них доступ. Ты же слыхал про почтовую службу султана?

Ещё бы. Слухов об этой службе, подчас весьма зловещих, много ходило по каирским базарам и харчевням. В её таинственные дела были посвящены многие преподаватели моего медресе. Под пристальный взгляд султанской почты неизменно попадали шакирды, прибывшие для обучения издалека, путешественники, побывавшие в чужих краях. И, конечно купцы, ведущие дела с иноземцами. Доброжелательные писцы, умевшие много говорить, при этом ничего не сказав, старательно выспрашивали сведения о путях, обычаях, происшествиях, тщательно записывая каждую мелочь, и при этом безжалостно отметая всякие сказки и выдумки.

Желанными гостями там были учёные мужи, искавшие разгадки тайнописи, любившие головоломки и умение скрывать очевидное. Этот мир голубятен и прекрасных птиц, круживших каждый день в голубом каирском небе, хранил за своими невзрачными глиняными стенами, самые заветные тайны государства, доступ к которым имели лишь избранные. Нередкими гостями там были везири, эмиры, а порой и султаны. Видимо менялы тоже имеют свою калиточку.

— Знатоки утверждают, что нет равных египетской почте, — осторожно подтвердил я.

— Это они ещё не всё знают, — добродушно рассмеялся старик, — Хотя любого спроси, скажет: лучшие почтовые голуби — египетские. Сам понимаешь, правителю всегда важно знать. что делают и замышляют враги. Надёжные соглядатаи сидят везде и голубки для них самое верное подспорье. Дело это само собой, тайное и даже имя этих людей известно немногим. Главное, что они есть. Есть в Персии, есть в Трапезунде. В случае нужды письмо из Каира может быть доставлено туда всего за неделю. Если хорошо заплатишь. А от Трапезунда искусный лодочник за несколько дней доберётся до Матреги.

Выходит, весть обо мне достигла Таны, когда я ещё плыл в Константинополь. Там было сказано, что прибудут трое, среди которых один чернокожий. Предусмотрительный Симба многих запутал своим платком на лице. Да и Баркук очень кстати появился, поменяв счёт.

Таиться теперь не было никакого смысла: