Венгерская вода

— Я ведь не зря при ханском дворе числюсь, знаю, какие ветры дуют. Разговоры по углам ещё с Узбековых времён идут про то, чтобы в христианскую веру податься. Сам понимаешь, кому это выгодно. Крестился — и в одночасье только одна жена осталась законная. Остальные так — бляди досужие. А дети незаконнорожденные. Читай — уже не наследники. Когда такие кости на игральную доску бросают, сам понимаешь какие ставки на кону. Сотни голов. И каких голов! — Он выдержал паузу и продолжил со значением, — Только ведь у этой монеты две стороны. Христиане тоже делятся. Так что будет тебе о чём поговорить с Алексием и Пердикой. Дунет ветер не туда: и признает хан верховенство папы. Монголам ведь наплевать. Они верят, что над всем одно Великое небо, а на земле власть у кого сила. Мусульмане вон тоже именуют Джанибека султаном правосудным, защитником веры, только сам он превыше ставит древний закон Чингизхана. Последнее слово всегда будет за яргучи, который судит по Ясе.

Мне вспомнился рассказ дядюшки Касриэля, который некогда отправился в неведомую Орду, где правит этот поразивший его древний закон. А ещё я подумал, что сейчас моим делом занимается приближённый самого хана, вовсе не потому, что султан защищает права единоверца. Надо мной простёр крылья покровительства этот неведомый древний закон, охраняющий чужеземного гостя.

Эта мысль диковинным образом сразу сняла тяжесть, лежавшую на моей душе все эти дни. Чувство, что я удаляюсь от привычного мира, где меня стерегли хорошо известные законы, в неведомый край, где я превращаюсь в беззащитную песчинку, подверженную суровым незнаемым ветрам, сменилось ощущением сопровождающей меня властной силы. Могущественной и справедливой. С которой было холодно, но спокойно.

— Алексий в Орде, как рыба в воде. Но и франки дело своё знают. Они ведь там тоже давно ошиваются. Божьи люди там гораздо раньше купцов объявились. И то сказать: купцов, всех этих генуэзцев или венецианцев, только на моей памяти уже два раза изгоняли. А монахов не трогали. Яса их охраняет. Трудно найти сейчас место, где их миссий нету. Да и хан к ним с уважением относится. Православные что? Великую мощь константинопольского императора ему известна — ещё Ногаю ромеи кланялись и принцесс в жёны слали.

— Внебрачных дочерей, — огрызнулся грек, — Незаконноржденных.

— А монголам всё едино. У них нет законных или незаконных. Императорская дочь, значит императорская дочь. Я тебе зря что ли толковал про то, кому принятие христианства на руку? К чему это я тебе всё толкую? Знаю куда ты едешь и зачем. Знаю и что у твоих хозяев на уме — митрополитство во второй раз продать. Да подороже. Знаю и то, что торги будут не шуточные: уже от Ольгерда человек едет. Вижу ты меня уже понял.

— Как не понять? Думаешь нашим блеск серебра глаза застит? Я тоже этого боюсь. Не я один. Многие в Царьграде понимают, что митрополит должен в Москве сидеть. Или на крайний случай в Киеве, под татарской рукой. Только ты прав. Многие у нас сейчас смотрят на закат. На подножье папского престола. Им литовские дела ближе. Ольгерд ведь тоже не с пустыми руками своих людей присылает. Речь не только о серебре. Его тоже клонят к папе.

— Сейчас вам повезло. После чумы Тайдула сидит в Гюлистане. Место для посторонних мало доступное. Дворец вдали от городов. Его ещё до чумы заложили на манер тех, что были у верховного хана и в Персии. Как мор пришёл, оказалось хорошим местом, чтобы отсидеться от беды подальше. Да так там и остались. Туда папским монахам попасть трудно. А в Сарае они большую силу имеют. И ходы в Золотую Орду имели хорошие.

Было видно, что Злат не любил политики, потому что он снова ударился в воспоминания. Ромей не зря называл его монголом. Доезжачий хоть и был русским, всю жизнь прожил в Орде. Родился в городке Укек, где в старые времена ханы держали монетный двор. Потом, ещё мальчишкой переехал с отцом, православным священником, в Сарай. Сейчас есть два Сарая, новый и старый. Старый стал расти, когда туда перебрался хан Тохта, чтобы быть поближе к Персии, с которой он тогда начал было дружить.

Дружба эта пошла на пользу торговле, а торговля наполнила людьми и товарами город. Как раз перед этим в персидских землях были смуты и гонения, то на буддистов, то на христиан, то на иудеев. Много их бежало за Бакинское море, к милостивым ханам улуса Джучи. Дядюшка Касриэль один из них.

Город разросся за десятилетие, как опара на дрожжах. Даже, когда потом Узбек построил себе новый дворец в нескольких днях пути выше по реке и перебрался туда, старый Сарай не захирел. Не зря его называли ал-Махруса. Богохранимый. Там и прошла почти вся жизнь Злата.

Служил трём ханам. Начинал ещё при Тохте. Благодаря сметливости и умению распутывать мудрёные узлы, дошёл от простого писца-битакчи до помощника самого визиря. Потому, когда пришло время отправляться на покой, ему нашли почётную, но непыльную службу начальника ханской псарни. Чем не место для старого верного пса? Хоть и не цепного, а скорее охотничьего?

Псовая охота, хороша в лесах. На кабана, лося, медведя. Охота эта нелёгкая и, чего греха таить, опасная. Зверь не признаёт чинов и немало знатных особ неудачно окончило свой век на лесной тропе. Даже просто скакать сквозь чащу опасно. На иной сук можно налететь, почище вражеского копья.

Можно, конечно, охотиться и в степи, с борзыми, но здесь больше в почёте забава соколиная.

Есть ещё и другая охота. Главная. Когда выходит сам хан с войском на большую облаву. Каждый год собирают всадников под началом командиров со всей степи. Только охота эта иного рода. Это смотр войска, проверка его готовности. Здесь нужна не добыча, а умение держать строй, передавать команды, слушать сигналы. Эта проба силы для войны. После такой охоты, как после похода, награждают отличившихся, повышают и понижают в звании. Начальник её — второй человек в войске, после беклярибека.

Псарям на такой охоте делать нечего. Теперь ханская псарня пребывала в загородном дворце.

Узбек любил подражать верховным ханам. Поэтому он завёл себе Золотую Орду, как у них — шатёр, покрытый драгоценными шелками и опиравшийся на обитые золотом столбы. С троном. С тех самых пор и повелось так именовать его ставку, а порой и само царство.

Хану всегда нравились северные леса, где он провёл первые годы своего царствования, подальше от интриг полного иноземных пришельцев Сарая. Потому, он вскоре перебрался из него в новый дворец. Сарай ал-Джадид. Но туда следом переехал весь двор, поселились купцы, ремесленники. Вскоре он превратился в город побольше старого. Тогда жена Узбека Тайдула решила построить себе на манер великого хана летний дворец. Ближе к северным лесам. Место выбрала, чтобы и леса были рядом, и степь, а самое главное Итиль. Пристань, переправа на другой берег. На персидский манер повелела заложить там большой сад, для чего нашли искусных в этом деле людей из Персии и Хорезма.

Когда уже при Джанибеке сам хан убрался туда со двором, построили и зимний дворец. Появились службы, помещения для канцелярий, а затем и монетный двор. Где хан — там и казна. Где казна — там и деньги.

Вот туда после чумы и перебрался бывший помощник визиря, у которого во время мора погибла в Сарае вся родня. Там и доживал век в нехлопотной должности доезжачего. Повелителя псов. Оттуда он и был пущен властной рукой по следу исчезнувшего Омара.