Венгерская вода

После долгого пути и обильной трапезы тянуло в сон. Где-то во мраке кричали ночные птицы. Со всех сторон нас обступили звёзды, к которым улетали мерцающие искры от нашего костра. В эту пору, когда ты пребываешь между светом и тьмой, а душа между явью и сном, рождаются самые диковинные сказки. Страшные и манящие.

— С твоим отцом мне так и не довелось познакомится, — рассказывал старый псарь Мисаилу, — Он уплыл за море, прямо у меня из под носа. Зато много довелось про него узнать. Был он видать счастливым человеком. Женщины его любили. Даже к нам, за тридевять земель его услали из-за той самой красавицы, что тебе этот перстень подарила. А самому Санчо драгоценный плащ. Знатный плащ. Второго такого в Сарае не было, даже у самого хана. Из-за него парня чуть и не убили. Да видно любила его та, кто плащ дарила. Он же его и спас. Так приключилось, что убить Санчо собрались сразу двое. Вот их этот плащ и попутал. Один нарядился в него, а второй и обознался. А сам Санчо в чём мать родила ноги унёс. И смех, и грех.

— Отец рассказывал, — кивнул Мисаил.

— Потом отец твоей матери долго её след искал за морем. Был он большим человеком, начальником ханской охоты. Второй человек после беклярибека. Это потом уже вторым человеком стал визирь. А тогда войско и было государством. Не зря оттуда и имя повелось — Орда.

— Он приезжал к нам в Египет.

— Знаю. Старый он уже был Урук-Тимур. Когда уезжал, звал меня попрощаться. Одарил щедро, как никогда. Видно чуял, что не вернётся. Он ведь твою мать искал много лет. Помогал ему в этом тот самый Касриэль, что с вами в Тане познакомился. Тогда он ещё в Сарае жил. До чумы это был не тот город, что сейчас. Да и сам Касриэль был богаче. Через своих партнёров на Кипре добрался до того самого дома Барди, где служил этот Санчо. Только тот уже получил полный расчёт. Отыскали его лишь через несколько лет в Александрии. Вот тогда и попросился старый эмир в посольство. Дальше ты знаешь. Дядя твой Мохаммед-ходжа после возвращения перебрался в Хорезм. Тогда смута приключилась. Узбек умер. Его сыновья промеж собой за власть сцепились. За Тинибека встали хорезмские, за Джанибека — крымские. Раньше хорезмские всегда верх брали. Только на сей раз у крымских мошна толще оказалась. Да ещё и булгарские на их сторону встали. Раньше они с хорезмскими всегда заодно были. Торговали то, по большей части с ними. А тут торговля вдруг стала захиревать. Караваны степью шли маленькие, да небогатые. Это уже потом стало известно, что причиной тому чума. Она по восточным странам раньше нашего пошла, оттуда и к нам докатилась. После гибели Тинибека Джанибек в Хорезм послал верных людей. Из Крыма. Тем более, что сам Улуг-Тимур был родом из тех краёв. Как оказалось на смерть. Вскоре туда пришла чума. Не дано человеку знать своей судьбы. Никогда не ведаешь, где найдёшь — где потеряешь.

Доезжачий взял свой посох, который всегда носил с собой, хоть на него почти не опирался и поворошил угли в костре.

— Кутлу-Буга не твой родной дядя. Он сын младшего брата Улуг-Тимура. После его смерти жена перешла к старшему брату. По монгольскому обычаю, он и стал считаться отцом её детей. Сейчас он у Джанибека в большой чести. Наместник правого крыла. Был даже беклярибеком, да способностей больших не проявил. А сейчас война большая намечается с Персией. Там умение нужно. Заменили.

Было видно, что этот старый матёрый пёс, всю жизнь раскрывавший чужие тайны, прекрасно всё понимает. Никто не раскрывал ему свои души, но он научился читать в них, как в книге. Никто не ждал здесь Мисаила. Никто ему был не рад. Он появился, как призрак с того света, никем не жданный, и никому не желанный. Надеялся ли он, что будет иначе? Мисаил ни разу не обмолвился об этом. Но даже такому неискушённому в жизни человеку, как я было понятно — надеялся.

Даже в ночи я заметил, как по его лицу пробежала мрачная тень. В отблесках предо мной опять сидел Самит. Угрюмый, одинокий и всем чужой молчальник.

— Дай мне ещё разок взглянуть на твой перстень, — вдруг сказал старый повелитель псов.

Он долго любовался на камень рассматривая его теперь уже в свете костра, а потом сжал в кулаке, словно пытаясь ощутить неведомую силу.

— Женщина, подарившая его тебе, подарила некогда твоему отцу плащ, спасший ему жизнь и переменивший судьбу.

После чего протянул раскрытую ладонь Мисаилу, больше ничего не добавив. По обыкновению, Злат сразу перевёл разговор на другую тему:

— Значит ты много слышал про мазь императрицы Зои?

Он сказал это, глядя в пламя костра и обращаясь неизвестно к кому. Поэтому кивнули мы оба.

— Помните я вам рассказывал про царицу Баялунь? Под старость она мечтала обрести секрет вечной молодости и привечала разных волшебников и алхимиков. Дела это тайные и толком про них никто ничего не знал. Знаю только, что она посылала верных людей с купцами и послами в самые дальние края. Даже к великому хану в Ханбалык. В ту пору оттуда прибыл к Узбеку посланник. Большой учёности и ума человек. Звали его Кун. Даже в поездку за тридевять земель, он привёз с собой два сундука книг, написанных мудрёными письменами. Меня тогда определили к нему приставом. Он тоже не раз встречался с глазу на глаз с Баялунью. Правда искателей вечной молодости он считал шарлатанами, о чём и поведал царице. А ещё предупредил её, что стремление к молодости может сократить старость. В этом был намёк, который Баялунь, видимо поняла. Кун предупредил её, что в состав снадобий, призванных обеспечить вечную жизнь, тамошние учёные часто включают ртуть, которая, при неумелом обращении, может стать ядом. Мало того, сами слова «обрел вечную молодость» аллегорически означают «умереть молодым» и нередко так зашифровывают рецепты самой обычной отравы. Горе, если подобный рецепт попадёт в руки непосвящённого профана.

— Это правда, — подтвердил Мисаил, — В своё время много средств на поиски рецепта вечной жизни потратили персидские ильханы. Там даже произошло сильное противостояние между мусульманскими и буддийскими учёными. Первые предупреждали об опасности ртути, которую применяли вторые. Утверждают, что от этих снадобий умер ильхан Аргун.

Доезжачий покачал головой и продолжил:

— Вокруг Баялуни всегда крутилось много тёмных людей. Особенно под конец жизни. По сей день неизвестно и кто она сама. Поговаривали и про то, что она простая наложница, некогда прибывшая к Тогрылче отцу Узбека в свите ромейской царевны. Бывало намекала, что она и сама царского рода. Только перед чужими, кто уж совсем дел не знает. Однако язык греческий и грамоту хорошо разумела. Хотя, когда она была женой Тохты, то считалась сестрой Байтемира, который был, вроде как Чингизова рода. Она ему даже выхлопотала улус в Хорезме. Только был ли этот Байтемир доподлинно её братом или просто назвался таковым корысти ради — неведомо. С кем только дружбу она не водила: с православными, мусульманами. Наставник Узбека шейх эн-Номан с ней много лет по закоулкам шушукался. Да под конец и сам решил ноги унести подальше, аж в ваши края, в Иерусалим. Вернулся только, когда узнал, что Баялунь померла. А она померла таки. Не нашла видать лекарство от смерти.