Венгерская вода

— Вот только почему этим делом о пропаже купца так озабочен сам хан? Я сейчас уже на покое, разбойников не ловлю. Моё дело — собачки. Вдруг среди зимы меня погнали в буртасские леса. В самые морозы. Дороги заметены: в степи бураны, в лесах — снега по пояс. Несколько раз приходилось в поле ночевать. Как раз не для старых костей. А дело на поверку яйца выеденного не стоит. Разбоя нет. Имущество купца всё цело. По приказу местного эмира опечатано и взято под охрану. Да и с самим купцом ещё неведомо что случилось. Тело не найдено, значит и об убийстве речь вести рано. В этих лесах и самому можно без всякой злой воли сгинуть: заблудиться или в болото угодить. Чего Джанибек так обеспокоился, что меня старого с печи среди зимы стащил и по зимнему следу пустил? Зачем ему был этот купец? Ведь мне особую грамоту дали с ханской печатью и пайцзу, чтобы все мне помогали. А личного отчёта так и не потребовали. Передал через писца, что да как, тем и кончилось. Вот теперь опять всё сызнова: ханский приказ, грамота, пайцза. И снова я никак не пойму в чём дело.

Он повернулся ко мне и хитро подмигнул:

— Видать дело всё-таки в вашем товаре. Не зря главный покупатель попы да бабы. Даже примета такая есть, коли того или другого встретишь — к неудаче.

Была какая-то скрытая угроза в этих словах. Ведь всё сходилось. Я ехал вместе с патриаршими посланниками, едва не угодив перед этим в историю с миром. Всю дорогу от самого Кипра только и слушал разговоры, что о церковных делах, ссорах между папёжниками и православными, распрях меж патриархами. Неужели всё это из-за загадочной власти ароматов, про которую любил говорить мой дед и тайну которой пытался постичь молчальник Мисаил в своей скрытой от чужих глаз лаборатории? Священники и женщины, сказал проницательный урус в одежде монгола. Почему он у меня ничего так и не спросил? Вообще ничего?

Когда мы вечером остановились на ночлег и слуги уже разожгли костёр, Злат сказал, что завтра мы покинем своих спутников и дальше отправимся верхом. На прощание решив устроить небольшую пирушку. Оказалось, что для такого случая он прихватил с собой в дорогу пару немаленьких кувшинов настоящего греческого смолёного вина, чтобы угодить ромеям.

— Это вино способен оценить только настоящий знаток благовоний, — подмигнул он мне, — Его так и называют: любовь с третьего глотка. Первый глоток несёт вкус смолы, второй — вкус вина и только третий смешивает эти два вкуса. Жаль, что ты его не попробуешь.

После чего снова стал рассказывать очередную историю. Про то, как Русь приняла христианскую веру. Ту самую, что я слышал ещё в Царьграде у святой Софии, но уже с другими подробностями. Оказывается они уже совсем было решили стать мусульманами. Однако в последний момент их князь узнал, что эта вера запрещает пить вино. «Веселие Руси есть пити, не можем без него быти», — сказал он.

Греки оценили вино по достоинству. Судя по всему понравилось оно и Мисаилу. Но и без вина хорошо было сидеть у костра, смотреть на искры, улетающие в ночное небо и мешаясь там с неподвижными звёздами, слушать далёкие крики во тьме — не то зверей, не то птиц. Объевшись жареной на углях баранины, я отошел в сторону, оставив своих бражничающих весёлых спутников и скоро уснул. Усвоив, ещё со времён похождений со своими беспечными каирскими друзьями, древнюю поговорку: «Пей или уходи», я давно зарубил на носу, что трезвому не место, среди пьяных. Хотя один из моих мудрых учителей придавал этим словам более возвышенный смысл, утверждая что они призывают человека мужественно переносить превратности судьбы. Каждый находит то, что ищет.

Зато утром мои спутники не смогли подняться с первыми лучами солнца. Уже давно дымили костры, на которых варилась в котлах густая похлёбка их проса. Она была хорошей заменой хлебу, который было невозможно испечь в походных условиях. Слуги перенесли на берег вещи доезжачего и увязали их во вьюки.

В степи было так тихо, что даже негромкий разговор доносился за сотню шагов.

Я слонялся вдоль берега, любуясь нежным рассветом, медленно разгоравшимся на востоке. Где-то в далёких городах сейчас с минаретов раздаётся крик муэдзина. Только насладиться в уединении благими мыслями мне не удалось. К своему удивлению я увидел идущего в мою сторону Мисаила. Он вчера оставался бражничать до самого конца, но теперь почему-то вскочил ни свет, ни заря. То ли его вчера нещадно обносили, то ли он сам проявил воздержанность, но вид его был довольно свежим и не говорил о вчерашних излишествах. Более того, он был серьёзен и выражал озабоченность.

Мисаил молча ухватил меня за рукав и повёл дальше от нашего небольшого лагеря.

— Помнишь бальзам, которым я лечил тебя в Константинополе? — спросил он, когда мы отошли на почтительное расстояние, — Как он действует на человека? Открою секрет. Его выделяют из вина и он содержит в себе силу вина, только многократно увеличенную. Вчера я ощутил его вкус. Честно скажу, не ожидал на этих дальних берегах.

Мисаил, вместе со своими собутыльниками беспечно бражничал, с удовольствием вкушая славное смоляное вино. В общей беседе он не принимал участия, уютно расположившись немного в сторонке от костра. Вот тогда и заметил, как в вино что-то добавляют. Он даже не мог вспомнить: сначала почуял новый вкус или сперва увидел, как слуга доезжачего подливает что-то в чаши. Однако очень быстро определил, что это и есть такое же самое зелье, какое он носит у себя в потайной бутыли. Его вкус похож на вкус вина и несведущему человеку невозможно его отличить. А опьяняет оно в несколько раз сильней. Значит коварный ханский псарь зачем-то хочет подпоить ничего не подозревающих греков? Для того и было выбрано именно смоляное вино, чтобы заглушить привкус.

Мисаил немедленно перешёл на воду, притворившись тем не менее пьяным. Улёгшись у костра, поближе к Злату, он завернулся в плащ, изобразив спящего. Однако разговор так и остался ничего не значащей болтовнёй. Весь обратившись в слух, Мисаил ловил каждое слово, исходившее из хмельных уст, но сотрапезники, так и проболтали весь вечер о пустяках, рассказывая друг другу старые истории. Только потом, лёжа один в тишине и вспоминая весь разговор, мой товарищ обратил внимание, что к одной теме Злат возвращался несколько раз.

Он стремился выпытать у грека, что тот знает про мазь императрицы Зои.

Ромей рассказывал охотно и был многословен, как всякий знающий человек, получивший возможность пролить на окружающих свою учёность. Он с удовольствием уходил во времена далёкие и времена недавние, углублялся в подробности, удалялся в сторону. Но доезжачий упорно раз за разом возвращал его к этой загадочной мази. По словам грека, она давала человеку вечную молодость.

Про эту мазь мне уже приходилось слышать ещё в Каире. Мисаилу тоже. Слух о ней доходил и до Майорки, и до Неаполя. Сказка — не сказка, быль — не быль. Императрица Зоя жила в Константинополе три века назад. Тогда империя ромеев ещё не влачила такое жалкое существование, как сейчас и хранила ещё остатки былого величия и роскоши.

Рождённая во дворце, в императорской семье, Зоя прославилась красотой, сменила трёх мужей, пережила много переворотов и превратностей судьбы. Среди длинной череды венценосных интриганов она выделялась разве что своим долголетием. Императрица прожила больше семидесяти лет.

Вот здесь и начинается легенда. Зоя не старела. Описывавшие её хронисты, в один голос утверждали, что она до самой смерти выглядела молодой. На лице её не было морщин, а кожа сохраняла свежесть и нежный белый цвет.