Опасное задание. Конец атамана,

22
18
20
22
24
26
28
30

— Два дня много. Сегодня все решится. — Махмут удивился, что Алдажар так быстро уступил.

А тот уже положил ему по-дружески на плечо руку и сказал задушевно:

— Сегодня? Еще лучше. Но только отдохни немного. Вон вид-то у тебя какой. Сегодня нас Ходжеке на плов зовет. Говорит, ты совсем от дома отбился. Шагай домой, завтра допросишь.

— Нет, Юлдашева я сейчас допрошу.

— Ну, что ж, — скомкал на лице улыбку Чалышев, поднялся и стремительно вышел из кабинета. Стукнула наружная дверь, и все стихло.

Махмут велел привести Кабира.

Исповедь уйгура

— Садись, Кабир.

Кабир тяжело опустился на табурет и окинул тоскующим взглядом стены комнаты.

«Молодой, а волосы наполовину седые», — подумал про него Махмут.

Старый чапан, подпоясанный грязным платком, не мог скрыть худых угловатых плеч Кабира. Тонкая слабая шея, казалось, с трудом удерживала его крупную голову. Кабир был красив, прямонос. Его глаза, сжигаемые болезнью, полыхали жаром. Большие и тяжелые, в ссадинах, мозолистые руки устало лежали на коленях. Махмуту показалось, что за эти несколько часов уйгур осунулся еще больше.

— Доктора пришлю тебе завтра.

Кабир вскинул брови, будто прислушался к чему-то своему:

— Ты в прошлый раз сказал, будто советская власть таких, как я, без денег лечит. А скот она бедным пастухам тоже дает без денег? — спросил он глухо, с напряжением, и ждал ответа на свой вопрос, полузакрыв глаза. Кончики пальцев у него подрагивали от волнения. Второй раз за многие годы отсутствия возвращался Кабир на родную землю.

В 1916 году, как только русский царь объявил о мобилизации казахов в армию, Оспан отправил его с отарами за кордон. И там, в горах, на безлюдных пастбищах он оберегал все эти годы отары однопалого. Оспан же то исчезал надолго, то появлялся снова и тогда рассказывал о большевиках, о том, как они расправляются с теми, кто верит в милость аллаха, следует его законам. Как они окружают ночами аулы и наутро от них остаются одни головешки и трупы.

Оспан видел это собственными глазами. Он говорил, что красная зараза хуже самого страшного джута, страшнее черной оспы.

Кабир верил всему рассказываемому Оспаном. Он не представлял, что может быть иначе. Он считал Оспана одним из справедливейших людей на свете. Ведь тот кормил его, давал место в юрте и когда очень уж донимал голод, разрешал прирезывать барашка.

А месяц назад Оспан взял его с собой. Ночью они перешли границу. Но в тот раз Кабир ничего не приметил такого, что заставило бы задуматься, поколебало бы сложившиеся убеждения. Он пробирался по родным местам, сжигаемый ненавистью к большевикам, которые хозяйничали теперь здесь. Да и пробирались они с Оспаном по этой земле глухими дорогами, притом ночами. Они везли винтовки. Вблизи Джаркента, в одной из падей, отдали их и вернулись в Суйдун.

В эту же последнюю поездку все произошло иначе. И уже которые сутки у Кабира раскалывается от дум голова, нещадно печет грудь. Неужели столько лет он находился на ложной дороге, где, кроме подачек от Оспана, ничего не было и не могло быть. Кабир не открывает глаз, он ждет ответа от сидящего напротив за столом милицейского начальника, которого зовут Махмутом. И не может этого ответа дождаться, хотя знает заранее, каким будет этот ответ. Ведь не лгал же ему про то, как живет и жил верный друг детства, такой же, как он сам, безродный батрак Аукен Джанаков, с которым в эту, так неудачно кончившуюся поездку неожиданно свела его судьба. Он побывал в доме Аукена (пробрался туда, пока Оспан, напившись кумыса, крепко спал) и видел его семью, его дом, постель, угощался приготовленным другом детства жирным пловом. А то, что видели глаза, чего касались руки, из сердца не выкинешь.

Так неужели все годы, услышав ночами голодный волчий вой, он напрасно вскакивал и бежал к овцам, боясь потерять хоть одного барашка из огромной отары Оспана, боялся навлечь на себя его гнев. Неужели не он, Кабир, а считавшийся когда-то неудачником Аукен, выбрал ту дорогу, по которой следовало идти. Неужели Оспан, паршивый лжец и обманщик, сумел так обвести, так надуть, как хитрая лиса глупого зайчишку.