– Ну и как она?
– А никак. Старлей от неё как ошпаренный отлетел, да и мне смываться надо.
– Понял? – крикнул ему в лицо Котька. – Хорошая Капа, понял?
И пошёл от тополя к дому. Удод ступал следом. В освещённом окне двигалась тень. Должно, мать стелила постель. Кровать у самого окна стоит, а в ногах на подоконнике цветок в горшке, с улицы его бывает видно, когда не всё обмерзает. Смешное у него название – «Ванька мокрый». Из-за названия его, поди, и держат. Говорят, он плачет перед дождём, но Котька ни разу не видел на листочках никаких капель-предсказух. А вот Удода, тоже Ваньку, мокрым видел. В тот день, когда проводили эшелон с матросами и вернулись в посёлок, Филипп Семёнович гнал Ваньку ремнём до самой реки, там выпорол и выкупал, чтоб хмель вышел из сукиного сына. Через весь посёлок конвоировал мокрого, жаль, Вика не видела ухажёра.
У крыльца костроминского дома Удод остановился, запрокинул голову к звёздному небу.
– Как они там, на луне, живут?
– Кто там живёт?
– Ну эти, уркаганы. Есть у них такая песня блатная. – Удод тоскливо пропел: – «Если десятку мен-не не залепят, то жить я пойду на луну».
Котька молчал. Странные слова произнёс Ванька, и робко как-то, словно и не он.
– Конечно, фиговина.
Удод помолчал, потом, усмехнувшись, спросил:
– Что ж ты Вику бросил? Или тоже отлуп получил? Плюнь, подумаешь, какое дело. Вот меня батя на охоту берёт, это дело.
– На охоту?
– Ну. С твоим отцом за козами собираются. Как раз в каникулы угадывают. Тебя не возьмут. Говорят, не дорос.
И задвигал ногами в край посёлка, оставив на крыльце Котьку, готового зареветь от обиды. Как дрова пилить, или в деревню по бурану сгонять, так мужик. Или ленка из лунки вымахнуть… Ох, эта рыба. Может, сидит отец с ремнём, ждёт не дождётся его, а сунешься – скидай штаны… Нет, это успеется, а сейчас назад, в клуб, Вику встретить. Не отшила она, сам убежал, а зачем? Пока размышлял, от клуба донёсся смех и визг девчачий – пробежали, толкаясь, девчата, но Вики среди них не было. Кто-то шибко бежал по дороге, будто гонятся за ним. Котька решил заглянуть домой. Будь что будет, а выяснить у отца надо – возьмёт на охоту или нет, и сразу назад, в клуб, Вику встречать.
Уже войдя в сенцы, уловил ухом частый перехруст снега, чуть отпахнул дверь, глянуть – кто там частит, а хруст оборвался у крыльца, и замерла тоненькая фигурка. У Котьки в груди бухнуло – Вика! Ногу на ступеньку поставила, но не решилась на крыльцо ступить, отбежала на середину улицы, шею тянет, в окне кого-то выглядывает.
– Вика! – Котька выскочил на крыльцо. – Я теперь же бы за тобой в клуб прибежал, мне только узнать у отца про охоту.
Она порхнула к нему по ступенькам, схватила его за руку, стащила вниз.
– Ко-отька, – укоризненно покачала головой, – ну зачем же, зачем ты ушел? Да ещё крадучись? Ведь обещал провожать. Сегодня так хорошо было, а ты всё испортил.
Вика склонила голову, держала Котьку за руку, возила носком валенка по снегу. Концы белого полушалка перехлестнули её грудь и были по-детски завязаны на спине.