А потом был вечер, и низкие мохнатые звезды над головой, и душистый костер из саксаула, и шашлык из молоденького козленка. И разговоры… разговоры… Неторопливые, без суеты, тихими, будто боявшимися нарушить первозданность окружающего мира, голосами.
И был покой. И нежность.
Наверное, такое и называется счастьем.
Но этот вечер был последним вечером покоя, потому что утром следующего дня Таня показала Никите письмо. Написано оно было аккуратным почерком и довольно грамотно.
«Скажи своему мужу, цепному псу и ищейке, пусть скорей уезжает с границы. Иначе умирать будет плохой смертью».
И все.
Заложило уши — самолет шел на посадку.
«No smoking»[7] — зажглось на табло.
— Не буду, — сказал Никита.
«Одного не могу понять, зачем они написали эту записку? Ведь не получи я ее, и, вполне вероятно, не стал бы больше проводить свои бесплодные опыты с Аннаниязовым. Зачем? У меня не было никаких улик, ничего, кроме интуиции…
Это я́ знаю. А они? Они откуда это знали?
Я дважды смешал им карты, и, потом, они понимали, что рано или поздно те ящики, которые уплыли из их рук, попадут в магазин. Кто-нибудь купит урюк, и все раскроется, начнется следствие…
Но пока суд да дело, система могла еще сработать не раз. А я мешал. И они несли огромные убытки.
Нет, рассчитали они все правильно, логично, по крайней мере.
А вдруг струшу?!
И я ведь чувствовал, что это всерьез, и Таня чувствовала…
Даже мысли не возникло, что это шутка.
Почему?
А черт его знает. Для шутки слишком уж угловато все проделано».
Так сказал тот майор, прочитав принесенную Никитой записку и подробно расспросив его.