За линией фронта

22
18
20
22
24
26
28
30

Несколько минут мы ждем в сосняке. Тишина. Дом кажется нежилым.

Дверь, наконец, открывается. Из нее выходит женщина лет тридцати. Из-под короткого серого ватника видно платье — синее в белый горошек. На ногах сапоги, измазанные глиной. В руках ведро и лопата.

Она неторопливо копает недалеко от колодца картофель и тихо поет:

Позарастали стежки-дорожки Там, где ступали милого ножки…

Накопав полведра, все так же медленно идет вдоль опушки, и я слышу уже не пение, а тихий речитатив:

Позарастали мохом-травою Там, где гуляли, милый, с тобою…

Хозяйка, очевидно, одна. Даю знак Чапову.

— Ну вот, жив-здоров, значит, — радостно приветствует его хозяйка. — А мы с Таней уж всякое передумали. Заходи, заходи в хату.

Выходим из сосняка. Хозяйка приветливо здоровается с нами. Из хаты выбегает Таня, и они наперебой рассказывают нам, как переволновались за Чапова.

— Уж я собралась было идти за товарищем лейтенантом, — говорит Таня, — да офицеры не пустили. Испугались, видно: наспех выпили молоко и укатили.

— Да вы заходите, заходите, товарищи, — приглашает хозяйка. — Я сейчас.

Она отходит в сторону и начинает аккуратно перекладывать холст поперек тропы.

В сосняке раздается девичий голос:

— Домой, Машка! Домой!

На полянке появляется Невысокая худенькая девушка и гонит перед собой козу: Заметив нас, не здороваясь, закрывает козу в сарае и уверенно входит в дом.

— Родственница? — спрашиваю Таню.

Она растерянно смотрит на меня:

— Нет… Первый раз вижу.

Странно. Уж очень по-хозяйски ведет себя эта девушка.

— Да что вы стоите, товарищи? Заходите, — снова приглашает хозяйка. Она кончила возиться с холстом и быстро взбегает на крыльцо.

Входим в хату: в первой комнате большая русская печь, белые занавески, на окнах ярко-красные цветы «огонька», клеенчатая скатерть на столе.

На лежанке, у печи, забравшись на нее с ногами, непринужденно полулежит девушка, пришедшая с козой. Она уже успела снять пальто и теперь читает книгу.