За линией фронта

22
18
20
22
24
26
28
30

— Як же так получилось, товарищ Таня? — пристает Рева.

— Да ты не стесняйся, Татьяна, — улыбается хозяйка. — Какой же в этом грех… Нет, Иван не брат ей. Это ее нареченный…

— Знаю твоего Ивана, — говорит учительница, кладя фотографию на стол. — Знаю, — уверенно повторяет она. — Он в лагере сидел, в Хуторе Михайловском. Сама вывела его оттуда.

— Ты?.. Ваню?.. Как же? — и Татьяна даже приподымается на стуле.

— Как? Это уже мое дело… Ну да ладно, скажу: о нем у меня особое письмо было… Одним словом, девушка, вместе с твоим Иваном дошла я до Подлесного. Здесь он упросил остаться дня на три…

— Погоди, погоди, не путай, — взволнованно перебивает Татьяна. — Ваня не мог дойти. Он тяжело ранен.

— Пустяки. В левую руку. Ходит — не угонишься.

— Вот как… Значит, одни бьются, умирают, а другие… мужей себе добывают?

— Нет, девушка, не для того выводила я из плена лейтенанта Смирнова, — и брови учительницы сходятся над переносьем. — Поважнее у него дела есть.

— От кого же у вас было письмо о лейтенанте Смирнове? — спрашивает Пашкевич.

— От Иванченко, старосты Смилижа.

— С каких же это пор сельский староста получил право приказывать коменданту лагеря?

— Это было заранее договорено с Павловым, бургомистром Трубчевска, — неохотно отвечает учительница.

— Так… странно. Что-то уж больно ловок ваш Иванченко, если он в таких тесных отношениях с фашистским комендантом и бургомистром, — резко замечает Пашкевич.

— Прежде чем говорить о человеке хорошее или плохое, — в свою очередь вспыхивает девушка, — надо хотя бы немного знать этого человека.

— В таком случае — кто же, по-вашему, Иванченко?

— А вы приходите в Смилиж да сами посмотрите на него.

— Перестань, Муся! — останавливает Ева: — Пожалуйте ужинать, товарищи.

Хозяйка пропускает всех в соседнюю комнату. Мы остаемся втроем: Пашкевич, Ева и я.

— Сама ничего толком не знаю об Иванченко, — говорит хозяйка. — Сейчас все так перемешалось. Только сердце почему-то подсказывает: Иванченко наш, советский человек.