— Як же так получилось, товарищ Таня? — пристает Рева.
— Да ты не стесняйся, Татьяна, — улыбается хозяйка. — Какой же в этом грех… Нет, Иван не брат ей. Это ее нареченный…
— Знаю твоего Ивана, — говорит учительница, кладя фотографию на стол. — Знаю, — уверенно повторяет она. — Он в лагере сидел, в Хуторе Михайловском. Сама вывела его оттуда.
— Ты?.. Ваню?.. Как же? — и Татьяна даже приподымается на стуле.
— Как? Это уже мое дело… Ну да ладно, скажу: о нем у меня особое письмо было… Одним словом, девушка, вместе с твоим Иваном дошла я до Подлесного. Здесь он упросил остаться дня на три…
— Погоди, погоди, не путай, — взволнованно перебивает Татьяна. — Ваня не мог дойти. Он тяжело ранен.
— Пустяки. В левую руку. Ходит — не угонишься.
— Вот как… Значит, одни бьются, умирают, а другие… мужей себе добывают?
— Нет, девушка, не для того выводила я из плена лейтенанта Смирнова, — и брови учительницы сходятся над переносьем. — Поважнее у него дела есть.
— От кого же у вас было письмо о лейтенанте Смирнове? — спрашивает Пашкевич.
— От Иванченко, старосты Смилижа.
— С каких же это пор сельский староста получил право приказывать коменданту лагеря?
— Это было заранее договорено с Павловым, бургомистром Трубчевска, — неохотно отвечает учительница.
— Так… странно. Что-то уж больно ловок ваш Иванченко, если он в таких тесных отношениях с фашистским комендантом и бургомистром, — резко замечает Пашкевич.
— Прежде чем говорить о человеке хорошее или плохое, — в свою очередь вспыхивает девушка, — надо хотя бы немного знать этого человека.
— В таком случае — кто же, по-вашему, Иванченко?
— А вы приходите в Смилиж да сами посмотрите на него.
— Перестань, Муся! — останавливает Ева: — Пожалуйте ужинать, товарищи.
Хозяйка пропускает всех в соседнюю комнату. Мы остаемся втроем: Пашкевич, Ева и я.
— Сама ничего толком не знаю об Иванченко, — говорит хозяйка. — Сейчас все так перемешалось. Только сердце почему-то подсказывает: Иванченко наш, советский человек.