Колдовской снег

– Сымай одежу! Потряси прелестями!

Но какой-то здоровяк отвесил ему крепкую затрещину, со словами:

– Умолкни, дубина. Песня-то какая. Не слышишь, что ль? Го-он? Го-он, понимаешь?

Он смахнул скупую слезу со щеки и по-мужицки обнял пьяницу. Тот попытался выбраться из медвежьей хватки, но верзила словно не замечал его дерганий и держал, как котенка.

Я продолжала петь, уже заметно превысив необходимое количество припевов. Но народ продолжал подпевать, заполняя таверну хором разномастных мужских голосов, сопровождаемых старинным ансамблем.

С непривычки голосовые связки устали, я начала хрипеть. Но, когда замолчала, мужчины даже не заметили потому, что я продолжала им дирижировать.

Песня затягивалась все сильнее, мужики пьянели, взгляды соловели, хотя на меня уже особо внимания не обращали, подпевая друг другу. В зале появились разносчики с подносами, видимо знают, когда выходить, чтобы вовремя подсунуть созревшему клиенту очередную пинту или утиную ногу.

Девушки все не было, даже мелькнула мысль, что она нарочно меня тут оставила, чтобы самой сбежать.

Когда эта мысль стала укореняться в голове, откуда-то снизу донеслось:

– Эй, пс-с.

Опустив взгляд в небольшое углубление под сценой, обнаружила ту самую девицу.

– Давай, спрыгивай сюда, хватит развлекаться, – проговорила она.

– Тоже мне, развлечение, – отозвалась я, глядя на толпу мужиков, все еще распевающих «го-он». – А одежда моя и сумка?

– Да здесь все. Давай-давай, шевелись, – поторопила она. – А то сейчас хозяин таверны высунется из-за бара и всю малину нам с тобой попортит.

Я опасливо покосилась на барную стойку, где тощий ковыряется с какой-то бочкой и, вроде, меня не видит. Не теряя времени, мне пришлось быстро поклониться и, под внезапный и оглушительный рев аплодисментов сигануть в углубление.

Углубление оказалось крохотной оркестровой ямой, где хранятся инструменты, пюпитры и громадных размеров белый рояль. Почему он здесь, а не наверху – непонятно.

– Не споткнись об это, – предупредила танцовщица.

– Обо что? – спросила я и налетела на дырявый барабан, угодив ботинкам прямо в мембрану.

– Об это, – сказала она. – Все никак прибраться не можем. Сюда стаскивают стар ненужный хлам, инструменты, на которых никто не играет, а разобрать все руки не доходят.

– Знакомо, – отозвалась я, высвобождая ногу из барабана. – У нас такое место называется балкон. Или сарай.