— Еще бы. Попадая в паутину, многие из нас жужжат, как угорелые. Вероятно, это и раздражает нашего создателя! — отвечают мошки.
— Да! Надо покориться воле его и безропотно лезть в паутину! — глубокомысленно изрекла большая муха, раза в четыре больше обыкновенной комнатной.
Между тем, откровенно говоря, я на эту-то муху и возлагал особые надежды.
Я всегда с наслаждением слушаю, как муха жужжит и бьется в лапах паука, и заранее смаковал концерт, который задаст эта гигантша в лапах Желтонога или Буронога.
Я уверен, что Желтоножка, Желтобрюшка или даже Буроног даже и не сладили бы с нею.
И действительно, при встрече с нею Буроног боязливо шарахнулся в сторону.
И вдруг она проповедует безмолвие! Покорность! Непротивление злу!..
Глупая муха! Она щадит мои нервы, принимая меня за какую-то тряпку!..
Это у чукчей боги из тряпок делаются!
Я покажу мухам, из тряпок ли сделан я!..
Стыдно сознаться, но грешно утаить, что в этот вечер я с особым злорадством придумывал способ, как бы натолкнуть гигантскую муху на Желтонога.
— В его лапах, сударыня, забудешь всю философию!
Но случилась неожиданность. В то время как муха эта сидела молча на грубо сотканной паутине Желтонога, последний увлекся, обсасывая большой черный комок, скомканный из нескольких комнатных мух.
Муха-философка наслаждалась dolce far niente[48], воображая себя на даче в гамаке.
Вдруг к ней подкрались с разных сторон Белобрюх и Буроног и вонзили свои паучьи челюсти один с правой, а другой с левой стороны.
Забыв философию, она неистово затрепетала всем телом.
Эхо был писк, визг, но не философия.
Но не тут-то было: цепкие лапы пауков впились в нее, мешая трепыханьям крыльев. В адских муках она призывала меня.
А я отвечал ей смехом, божественным смехом.
Помните у Гомера: