— Он мне не нужен!
— В смысле, что значит, не нужен, ты же только что сказала, что он тебе нужен?
— Да нужен, чтобы тренироваться на нём, пускай он будет моим слугой.
— Ну, это вряд ли, Мерси. Ты сама всё испортила, начала его колоть, а он оказался не робкого десятка, да ещё и … даже не знаю, как это назвать, наверное, такой же, как ты, только наоборот.
Долорес на минуту задумалась, почесав устало свой лоб и, глядя на младшую сестрёнку, смотревшую на неё с красными глазами и хлюпающую опухшим от слёз носом, вздохнула.
— Он может идти до конца, вот как бы я охарактеризовала его. Не страшась последствий, а вернее, не задумываясь о них. Хотя, если иметь в виду, что он испытал и пережил, то тебе дорогая, до него далеко.
Мерседес только всхлипывала, а потом полезла в маленький девичий сундучок, где хранила свои вещи, и, покопавшись в нём, достала премилый шелковый платок, на котором были вышиты её инициалы и небольшой герб её, как виконтессы.
Достав платок, она тихо высморкалась в него и вытерла им свои слёзы, размазывая солёную влагу по лицу.
— А я, кстати, узнала, откуда у него шрамы, — решив порадовать сестру этой информацией, сказала Долорес.
— Ну и откуда, — нехотя спросила младшая.
— Пираты пытали его, пропустив два раза под килем своего шлюпа, как он выжил, я не знаю, но выжил. Эта казнь называется килеванием, наверное, ты слышала об этом. Так что твой, как ты хочешь, слуга, может быть разным. Впрочем, что я тебе тут рассказываю. Вчера ты на собственном опыте в этом убедилась. Не так ли, дорогая? — с ехидством спросила Долорес.
В ответ она получила удар мягкой подушкой, метко посланной ей прямо в голову. Мать уже к тому времени вышла из каюты, оставив сестёр одних. Подушка была остановлена вытянутой рукой, а потом брошена в обратную сторону, а дальше закипело форменное сражение. Несмотря на разность в возрасте, они дрались подушками, швыряя их, друг в друга, и лупя, почём зря.
Причёска Долорес растрепалась, и её чёрные волосы пугали кого угодно, но только не Мерседес, с яростью обречённого котёнка набрасывающуюся на сестру. Наконец, старшая победила и, прижав сестру своим упругим телом к кровати, часто дыша ей в ухо, проговорила.
— Зачем он тебе, сестрёнка? Папа высадит его в Гаване, и даже даст ему денег, чтобы он забыл эту некрасивую историю и никому о ней не рассказывал. Как дворянка издевалась над дворянином.
— Я не знаю, сестра. Он кажется настоящим, и я не хотела. Он неуклюж и не умеет держать шпагу вообще, какой же он идальго и сеньор. Разве его никто не учил этому?
— Насколько я знаю, Мерси, его и правда, не учили. Его мать я помню, она была маленькой, пухлой и совершенно безвольной женщиной. А отец, старый моряк, давно сгинул в море, и того, где погиб он и его корабль никто не знает. Они обеднели и вот печальный итог. Попав к пиратам, он выжил, чтобы потом пропасть в когтях у глупой Мерсииии, — кривляясь на последнем слове, сказала она.
— Ну тебя, сестра, — и тонкие девичьи ручки обвили шею любимой сестры, а голова прижалась к большому и упругому бюсту Долорес.
— Ну, вот и хорошо, давай спать, а завтра пойдём к твоему «слуге» и поговорим с ним. До Гаваны плыть осталось неделю, и игнорировать его всё равно не получится, к тому же, ему надо передать заживляющую мазь, которую должна приготовить мама. И она велела это сделать тебе, Мерси…
— А как ты думаешь, почему он так сделал и чем ты его шарахнула?
— Шарахнула я его парализующим заклинанием, но он крепкий, я смогла только со второго раза его «вырубить». А что касается того, почему он так сделал, наверное, понял, что терять ему нечего, а жизнь не балует слабых, вот и сделал то, что ему подсказало его отчаяние.