– Валерия, это успокоительное. Вам нельзя волно…
Когда я проснулась в следующий раз, за окном сгущались сумерки. Был это тот же день или другой, я не знала, да и время перестало играть роль, если оно не приносило ответов на самые главные вопросы.
– Лера, привет. Как ты? – послышалось откуда-то из дальнего угла палаты. Это был не Дима, а остальное не имело смысла.
– М-м-м… – сперва на большее меня не хватило. Слова вертелись на языке, но никак не хотели преобразовываться в речь. Голова была слишком тяжелой, а тело совершенно не слушалось.
– Все будет хорошо, ты идешь на поправку. Кризис миновал, и скоро ты будешь с нами, – Захар подошел к моей койке и чуть склонился, чтобы я смогла его лучше увидеть. – Ты спала долгих три недели. Но я расскажу, что случилось… Кстати, представлюсь: временно исполняющий обязанности ректора университета имени Оболенского. Вот так. Серов арестован, Вдовин погиб, на этот раз по-настоящему. Все кончилось. Но давай по порядку…
Захар придвинул стул к моей кровати, взял меня за руку и начал свой рассказ. Он не был в курсе операции, которую проводила ФСБ, но когда в здании учебного корпуса раздались выстрелы, понял, что час «икс» настал. Среди студентов началась паника. Кто-то решил, что Университет захватили террористы, кто-то принял все за учение, нашлись и такие, кто подумал, что на Оболенку упал метеорит. Вместе с другими преподавателями и частью обслуживающего персонала, не замешанными в Калокагатии, а таких оказалось на удивление немало, Нилов пытался успокоить студентов. Он же вел переговоры с руководителями операции и выступал посредником между ФСБ и Университетом.
Серова арестовали в библиотеке сразу после того, как он в меня выстрелил. Из зала, где проходила инициация, ректору удалось ускользнуть с помощью другого тайного хода, он сразу понял, где будет Верховный и поспешил в библиотеку, чтобы вместе с ним сбежать, но у него ничего не вышло. Остальных членов тайного общества арестовали в подземелье, никто не выказал сопротивления.
Нилов стал рассказывать про новый преподавательский состав, налаживание учебного процесса и прочие маловажные вещи, избегая единственного, что действительно меня волновало. Это было красноречивее любых слов, но мне нужна была правда.
– Дима… – с трудом произнесла я, но Захар отвел взгляд. – Что с ним?..
– Лер… мне очень жаль.
В одну секунду мой мир рухнул. Имело ли значение, что Калокагатию разоблачили? Было ли важно, что удалось спасти сотни детишек-сирот? Какая разница, что в Оболенке новые преподаватели и ректор? Без Димы все потеряло смысл. Перед глазами снова возникла страшная картина его борьбы со Вдовиным. Я опять увидела, как они срываются с балкона.
– Лер…
– Как?.. – единственное, что смогла вымолвить я, втайне желая, чтобы все это оказалось сном.
– Они засекретили дело. Ни одного тела не было найдено. Я узнал через Вику о том, что Верховным был Вдовин. Ее подключили к операции. Для студентов наш библиотекарь почил на каникулах, и те похороны были настоящими. Меня назначили временным исполняющим обязанности ректора, потому что мне больше всех известно о том, что случилось. Одна из моих задач поговорить и с тобой. Поскольку все, что случилось так щекотливо, тебя просят не распространяться о Калокагатии. По официальной версии Оболенку уличили в коррупции и пособничеству правительственной оппозиции, а как следствие разжиганию политической розни. Бред полный, но дело замяли.
– А Дима?..
– Нет… – Захар покачал головой и чуть сильнее сжал мою руку. – Лер, я видел, как из библиотеки вынесли два тела и раненную тебя на носилках. Тогда мне сказали, что между Вдовиным и Смирновым произошла схватка, но предупредили, чтобы я не смел распространяться.
– Ты… ты знаешь… где его похоронили?
Эти слова дались мне с особым трудом, но я не могла не спросить. Захар покачал головой и снова напомнил, что дело засекретили, лишив возможности попрощаться с любимым.
В тот день кончилась и моя жизнь. От меня осталась лишь физическая оболочка Валерии Ланской, и эта оболочка легко шла на поправку. Было ли это благодаря эксперименту, результатом которого я стала, или просто стечением обстоятельств, но восстановление после ранения и комы проходило чересчур стремительно. Врачи дивились чуду, а я проклинала жизнь.
Я не оплакивала Диму и даже не говорила о нем с Захаром, но твердо решила выяснить, что случилось на самом деле. В глубине души закралась надежда, что все не так, что он не мог погибнуть, ведь его тела я не видела. Мое сердце кричало, что он должен быть жив, ведь иначе зачем не умерла я.