Первым делом, подняв револьвер и сунув его в карман брюк, Зигфрид оглянулся, чтобы убедиться, что Моника спряталась, и только после этого не спеша отправился к входной двери, вышел на улицу и под видом того, что поправляет пружину, мельком оглядел все вокруг. Не заметив ничего подозрительного, зашел в мастерскую и, заперев на засов входную дверь, выставил в витрину табличку «закрыто».
После этого подошел к своему рабочему столу, сел на стул, чуть сдвинув его в сторону. Сел с таким расчетом, чтобы его не было видно через витрину с площади, а сам он мог проследить, не появится ли кто рядом с дверью спустя некоторое время.
Просидев так около десяти минут, он окончательно успокоился. За это время к двери подходила только жена булочника, которая сдала ему в ремонт будильник. Значит, девушку никто не видел, и никто не следит, иначе бы уже мелькнули хотя бы рядом. Хотя и это не факт. Могут наблюдать издалека, ожидая, когда посетительница выйдет обратно.
– Черт, – тихо выругался Зигфрид, – этого мне только не хватало. Ведь наверняка это неспроста, ведь не яблоки она мне принесла от Ганса, а… Стоп, – догадка осенила старика, и он быстро вытащил из кармана револьвер. – Ну конечно, так и есть, это мой подарок Гансу, русский наган – офицерский самовзвод, как его называют, – и, специально не переворачивая, чтобы подстраховаться, попытался вспомнить его заводской номер, но не вспомнил. – Да и зачем вспоминать, у меня такой же, из одной партии, номера у нас различались на единицу, – быстро сунув руку куда-то далеко под прилавок, Зигфрид вытащил «близнеца». – Ну конечно, так и есть. У моего револьвера номер 3216, а у револьвера Ганса – 3217. Даже не отличишь, где чей, хотя нет, мой блестит от смазки, а этот таскали по карманам.
Подумав об этом, Зигфрид понюхал оба ствола. «Так и есть, из револьвера Ганса эта девка стреляла и, судя по тому, что прячется, стреляла не по воронам. Вот это дела, этого мне еще не хватало. То, что она назвала Ганса «Северным рыбаком» означает, что ей можно доверять и, главное, ей, видимо, нужна помощь, поэтому Ганс и направил ее ко мне, тем более отдав револьвер – мой подарок, ведь он клялся, что будет хранить его до самой смерти. Стоп. Вот оно что, с Гансом беда приключилась. Ну да ладно, хватит гадать на кофейной гуще, как старая, пропахшая нафталином и побитая молью гадалка. Сейчас мне станет все ясно. Глянув еще раз из-за своего укрытия на витрину, и не заметив ничего подозрительного, быстро прошел в комнату, в которой спряталась девушка.
Попытавшуюся встать со стула Монику он остановил жестом руки и тихо сказал:
– Рассказывать мне все будешь с самого начала, подробно и последовательно, ничего не скрывая. Если замечу, что ты чего-то недоговариваешь или, того хуже, врешь, то через минуту окажешься, в лучшем случае, на улице, а в худшем – через пять минут в полиции. Судя по тому, что у тебя такой загнанный и усталый вид, тебе пришлось несладко последние сутки. Сними пальто, и пойдем со мной.
Проводив Монику до умывальника, Зигфрид сказал:
– Умывайся и приходи обратно в ту же комнату. К окнам не подходи и старайся не шуметь.
Согласно кивнув головой, Моника зашла в ванную и, включив свет, заперла дверь. Когда она вернулась в комнату, то была приятно удивлена. На огромном подносе стояла тарелка с яичницей, нарезанная ровными кружками копченая колбаса, масло, хлеб и огромная кружка горячего чая.
– Наш разговор отложим на пару часов, тем более, он, видимо, будет долгим. Да, меня зовут Зигфрид, – представился старик, – а тебя как?
– Моника, Моника Штаубе…
– Ну, так вот, Моника, сейчас ты все это съешь и пойдешь спать. Рядом с ванной комната, можешь не раздеваться, ложись прямо на одеяло. Укроешься шерстяным пледом. К окнам, дверям не подходи. Мне нужно уйти ненадолго, решить некоторые проблемы, в том числе проверить, не под наблюдением ли мы с тобой.
Договорить ему Моника не дала.
– Я ехала с пересадками и постоянно проверялась, как учил меня Ганс, – и у нее от воспоминания о старике заблестели глаза, из которых вот-вот мог хлынуть поток горьких слез.
Заметив это, Зигфрид внутренне вздрогнул и спросил:
– Ганс умер?
– Его убили, когда мы…
– Ладно, потом, а то разревешься, – и, ничего больше не говоря, развернулся и вышел, плотно закрыв за собой дверь в комнату.
Одеваясь в пальто Зигфрид, заметил, что упала резкость в глазах. У старика в глазах блестели слезы.
ebooksa