В огонь и в воду

– Ах! я безумная! проговорила она.

Две слезы выкатились из её глаз; она уходила, он удержал ее.

– За такую преданность можно заплатить только жертвой целой жизни!.. вскричал он. Но чем она выше, беззаветнее, тем больше честь моя требует, чтоб я не употребил эту преданность во зло… Нет! нет! я не могу принять от вас приюта, не подвергая вас, быть может, таким же точно опасностям, какие грозят мне самому…

– Да, понимаю, отвечала она с грустью. Вам уже тяжело быть мне чем-нибудь обязанным! Вы не можете, вы не хотите быть мне благодарным, чтоб не похитить эту благодарность у другой! Вы хотите уйти от меня, уйти из этого дома, где мы с вами снова встретились! Уверьтесь однако прежде, возможно ли это?

Она снова взяла его за руку и, через целый ряд темных комнат, привела в кабинет с одним окном, выходившим на главный фасад отеля. Она подняла занавеску и Гуго взглянул. У столбика спал тряпичник, положив голову на свою плетушку, а в нескольких шагах от проезда ходили взад и вперед два солдата из дозора.

– В этой стороне невозможно, не правда-ли? спросила принцесса. Посмотрим теперь от саду.

Они вошли в ту галерею, где был уже Гуго в первый раз, и по маленькой внутренней лестнице поднялись в башенку на угле отеля, откуда, в слуховое окно, видна была вся улица, вдоль которой тянулась стена сада. Два часовых ходили с ружьями на плече.

– Поручик Лоредан отказался от осмотра отеля, – прибавила принцесса Мамиани, – но не от надзора за ним. Попробуйте перепрыгнуть через эту стену! разве вы хотите, чтобы та пуля, которая попадет в вас, поразила и меня в самое сердце, скажите?

– Что же делать однако же? – вскричал он.

– Идти за мной! слушаться меня! – отвечала она.

Она склонилась к нему, прижавшись к его груди, как будто уже чувствовала рану, о которой она говорила, и увлекла Гуго в ту комнату, где он сейчас скрывался. Биение её сердца, быстрое и тяжелое, отдалось в нём, зараза страсти овладела им и, нагнувшись к пылающему лицу принцессы, он произнес:

– Я остаюсь!

XX

Старое знакомство

Невозможно было однако же, чтобы, при всем упоении молодости к страсти, граф де Монтестрюк и принцесса Мамиани не одумались сами с появлением дневного света.

Гуго не мог надеяться, чтобы его присутствие оставалось у принцессы долго неоткрытым. Леонора ручалась, правда, за молчанье Хлои, обеспеченное вдвойне – интересом и преданностью; но оставаться долее значило компрометировать ее даром, не спасая самого себя. Ничего не делать, скрываться – это значит почти признать себя виновным; но его больше всего заботило положение самой принцессы, так великодушно предложившей ему приют у себя в отеле.

Леонора видела отражение всех этих мыслей на его лице, как видна бывает тень облака на прозрачном озере.

– Вы опять думаете меня покинуть, не правда ли? сказала она.

– Да, правда. Прежде всего, вас самих я не имею права вмешивать в такое дело, в котором я смутно чувствую что-то недоброе. Я слишком вам обязан со вчерашнего дня и мне просто невыносима мысль, что вам может встретиться какая-нибудь неприятность из-за меня… Потом мои два служителя, всегда готовые рисковать жизнью для моей защиты… я потерял их совсем из виду; где они теперь? Один из них особенно, которого я знаю с детства, – почти друг мне…

– Знаю… но выйти и быть схваченным через десять шагов – разве этим можно принести им какую-нибудь пользу? Я смотрела на рассвете: те же люди караулят на тех же самих местах…