В огонь и в воду

– Значит, всё спасено? – спросил Гуго.

– Всё.

– Теперь надо решаться, – объявил Коклико, – дело ясное, что мы не можем вечно жить ни в лавке с духами, ни в отеле принцессы, не оставаться навсегда в этих фиглярских костюмах.

Принцесса смотрела на Гуго с тревогой. Настал час окончательного решения.

Вдруг Гуго ударил себя по лбу и спросил Кадура:

– Ты, должно быть, нашел между бумагами пакет, запечатанный пятью черными восковыми печатями?

– Разумеется.

– Пойди, принеси его.

Кадур вышел.

– Мне дозволено пустить в ход это письмо только в случае крайней необходимости, – продолжал Гуго, – или крайней опасности.

– Увы! опасность грозит каждую минуту! – сказала принцесса.

– Приходится, значит, прибегнуть к этому талисману, который мне дала мать моя, графиня де Шаржполь, в минуту разлуки. Кто знает? спасенье, быть может, там и заключается!

– Не сомневайтесь; в ваши лета разве можно считать всё потерянным?

Кадур вошел с пакетом в руке.

Монтестрюк взял в волнении этот пакет, напоминавший ему то счастливое, беззаботное время, от которого отделяло его теперь столько событий. Он поцеловал шелковую нитку, обвязанную вокруг конверта руками графини, и разорвал верхний конверт; на втором, тоже запечатанном черной восковой печатью, он прочел следующий адрес, написанный дорогим почерком: графу де Колиньи, от графини Луизы де Монтестрюк.

– Бедная, милая матушка! – прошептал он; – мне кажется, как будто вчера только она меня обнимала!

Он пересилил свое волненье и, подняв голову, продолжал:

– Ну! теперь я пойду к графу де Колиньи и у него попрошу помощи и покровительства. Только не в этом костюме хочу я явиться к нему: он должен помочь дворянину и я хочу говорить с ним, как дворянин.

– Ба! – сказал Коклико, – мы уже потеряли счет глупостям! Одной больше или одной меньше – право ничего не значит!

Кадур не сказал ни слова и вышел опять. Он достал из тележки полный наряд, лежавший под грудой капусты, и принес его графу, который в одну минуту переодел снова. На этот раз принцесса уже не могла участвовать в экспедиции. Она должна была наконец расстаться с тем, кому всем пожертвовала. Она встала, бледная, но твердая, и, протянув ему руку, сказала: