— Что?
— Не задавай тупых вопросов, — рявкнул он и затем меня встряхнул, взяв за плечи. — Трахнул? Член вставил?
— Н-нет.
— Тогда я вообще не понимаю твоей истерики. Сейчас придет Влада и быстро приведет тебя в порядок, — сказал он, чуть сжав мои плечи и рассматривая лицо, отчего я отпрянула и вся как-то сжалась.
Он тоже был мужчиной. Он тоже имел член и мог поиметь меня.
— Да прекрати. Никто тебя не тронет. Приводи себя в порядок.
— Но я не могу! — рыдая в голос, крикнула я ему в спину, когда он развернулся к двери. — Я не могу выйти на сцену такая! Я не могу показаться там такой. Он меня осквернил, он…
— Ты готова отказаться от карьеры из-за какого-то ублюдка? — неверяще спросил он, и от его голоса просто дрожь прошла по телу. — Ты готова бросить все? Прямо сейчас выйти за эти двери и стать обычной. Такой же серой, как все? Готова, я тебя спрашиваю?! — прокричал он мне в лицо.
Я не осталась в долгу.
— Нет. Нет! Не готова.
— Ты хочешь танцевать?! Ты хочешь стать балериной?
— Конечно! Но я не могу!
— Слушай! — уже мягче сказал он. — Ты балерина. Ты терпишь ежедневную боль. Ты рвешь когти, чтобы стать лучшей. Так стань ею! Забей хуй на то, что произошло, и выйди на эту чертову сцену, потому что все наше дерьмо должно оставаться за кулисами.
Я помотала головой. Я все понимала, но просто не могла себя пересилить. Боль в груди рвала душу, а слезы текли и текли, а я все их глотала и глотала.
— Когда актеру можно пропустить спектакль? — вдруг спросил меня Афанасьев, наверное уставший возиться с такой дурой, как я.
Этот вопрос. Он что-то всколыхнул в моей душе. Я не просто танцую. Я актриса.
Я резко перестала плакать, смахнув последние слезы, и широко раскрыла глаза, смотря на привлекательное лицо Олега.
— Когда, Синицына?
— Когда умер. Актер не может выйти на сцену, если он умер, — отрапортовала я первое, что я узнала о сцене когда-то.
От отца.