— Я не трясу сиськами, — бурчу ему через плечо. — Мы танцуем в нижнем белье.
— Да, — противно фыркнул он. — Практически паранджа, ага.
Ну как же ты достал. Рывком натягиваю ветровку, которая точно не спасет от сильного вечернего ветра, и резко поворачиваюсь.
— Если бы в танцевальной школе платили столько, сколько в этом дерьмовом клубе, я бы даже и не рыпалась. Но маме нужна операция, вам с Кирой нужно ездить на сборы и готовиться к поступлению, а Лельке… — протяжный вздох. — А Лельке нужно вообще все! Так что, если у тебя в заднице нет пары заначек белого какао, будь добр заткнись и подай мне сумку.
— Я уже предлагал уйти из школы, — говорит он, резко наклоняется за сумкой, что стоит в его ногах, и пихает мне. — Братья должны работать. Мужчины.
— Ты мне еще о дискриминации расскажи. Кем ты пойдешь? Дворником? И думать забудь, — перехожу на змеиный шепот. — Доучишься одиннадцатый класс, там посмотрим.
— Ты, я надеюсь, еще документы не забрала? Последний год остался, — спрашивает мягче, сразу сбавляя обороты, и подходит заправить мне прядь темных волос за ухо.
— Не забрала, — грустная улыбка не красит лица, но по-другому я последнее время не умею. — Но я не знаю, как буду совмещать.
— А Тамара Михайловна?
— Не надо все вешать на нее. Она и так бесплатно помогает, я не могу эксплуатировать старого человека. — Смотрю, что уже почти девять, и устало вздыхаю. Никогда не думала, что не захочу бежать на выступление. — Все, я ушла. Смотри, чтобы Леля спать вовремя легла.
— Ладно, ладно, — уже и сам выталкивает он меня. Никто не любит наставлений. А последнее время я с братьями-близнецами общаюсь только так.
Он машет рукой, закрывает за мной двери, и я несусь по освещенному коридору вниз. Лифта нет. Меня уже ждет такси. Пора зарабатывать деньги.
Еду по вечерней Москве, смотрю, как мелькают за окном, как светлячки в лесной тиши, люди. Проносятся мимо, безразличные, одинокие. Такие одинаковые и такие разные.
Вдруг прижимаю руку к груди. Сердце частит. Волнение, но с чего бы? Танцы привычные, хотя и клуб новый. Может, тоже пора сердце менять. Мое уже давно покрыто сажей и скукоженное, как чернослив.
Последние три года не живу, а существую, все как по инерции делаю, даже мыслей толком не возникало. Просто заводная кукла с большими глазами, выполняющая свои обязанности.
И почему только в объятиях Ромы сердце разбухает, а тело, словно спящее тысячу лет, оживает от малейшего прикосновения, от одного серебристого жадного взгляда?
Его взгляд никогда не будет похотливым, как у самцов, осматривающих мое тело, пока я кручусь на шесте. Нет, он жадный, голодный, собственнический. Он словно говорит: «Ты моя».
И я даже не смею ослушаться. Целых два раза уже не смею.
Захожу с черного входа в недавно открывшийся клуб, в который устроилась накануне. Брать не хотели, потому что «мяса в титьках маловато». Но, стоило мне взойти на сцену, стоило только взяться пальцами за шест, подтянуться и закинуть обе ноги выше головы, взяли на самую высокую ставку.
Иду по коридору и невольно оборачиваюсь. Опять это волнение. Опять в преддверии чего-то. Ощущение пера на шее, легкого волнующего касания.