— Не задерживаться, расходись по камерам! — кричал конвойный.
Застучали деревянные колодки.
— Ну и я-то ведь не умер. Живу себе, — сказал Зыгмунт, не обращаясь ни к кому.
С ним перестали разговаривать.
— Да пойми же, не потому, что ты с немцами сошелся, ведь каждый может делать, что хочет, и всем плевать на это… Но ведь ты клялся кое-что сделать с ними за то, что они твоих родных убили. Понимаешь, ты не сдержал слова. А потом, если бы они были хоть не оттуда, не из Лодзи, так они как раз именно оттуда. Ну, а это уж совсем…
Однако на Зыгмунта эти слова не подействовали. Ему осталось сидеть две недели.
— Идите вы куда подальше, без ваших советов обойдусь!.. — броспл он камере.
— Скотина! — крикнули ему в ответ. — Нам паплевать.
Зыгмунт уставился в зарешеченное окно. В трубах гудело. За решеткой кружились снежинки — на свободе гулял мороз.
Они снова ходили в город и вернулись в желтых полуботинках, в синих в белую полоску костюмах из «тениса», не модного уже, но зато шерстяного. Заключенные потихоньку подсчитали, во сколько обошлось государству снарядить их в дорогу. Ботинки скрипели, ноги в них горели, но все равно надо было разнашивать, чтобы потом не было худо.
Прошло несколько дней.
Сумерки были серые, чуть поблескивающие, потому что после полудня началась оттепель. Надзиратель открыл дверь, а они уже знали, что выходят.
Тот, в свитере, вытянул из-под кровати зеленый фибровый чемодан с чеком, другой, в кожанке, — деревянный сундучок. Они уходили. В том виде, в каком пришли. А костюмы были уложены. Обновку надо беречь.
Надзиратель запричитал в дверях:
— Что вы, что вы, нужно переодеться. Надо выглядеть с шиком. Едете-то не куда-нибудь, а к себе на родину. Что люди подумают!
Он прикрыл за собой дверь и прокричал в глазок:
— Пожалуйста, прошу вас, поторопитесь!
Немцы переоделись в новые костюмы.
Зыгмунта в камере не было: его повели к зубному врачу.
— Курорт так курорт, — бурчал он про себя. — Хоть бесплатно пломбы поставлю. На свободе некогда…