КЛЮЧИ ЛЕГЕНДЫ
Я возвращалась с каникул из маленькой приморской деревушки на побережье Балтийского моря. Мы ехали в такси по новой трассе. Когда я уезжала, среди котлованов между железными скелетами домов с трудом тащились трамваи. Сейчас это было самое светлое место Варшавы. Я впервые столкнулась с претворением в жизнь широковещательных газетных фраз. Вскоре после этого я встретила людей, пожелавших заняться моим «обращением». Чаще всего это делалось по вечерам на Краковском предместье. Я прочитала «Материализм и эмпириокритицизм», познакомилась с книгами современных польских философов, читала немножко Плеханова. Одному активисту на Краковском предместье, который верил в первичность материн, я обосновывала это положение научно. Но я отнюдь не все свои карты выкладывала на стол. Не могла же я сказать этим прямолинейным, как луч, юношам: я отказываюсь от отца. Не только мне, но и другим эта измена казалась невозможной — из-за моего происхождения меня не приняли на факультет истории искусств.
Меня немножко смешит тот факт, что к рабочей идеологии моих первых друзей я обратилась именно тогда, когда у меня самой не было ничего.
Моя мать тяжело расхворалась, отчим пил, она с ним разошлась. Моему брату было лет двенадцать. Нам нечего было есть. И пришла ко мне большая любовь, которой я позволила себя обмануть. Мне было семнадцать лет. Но я не сдалась.
Легенды позволяют только выстоять, не победить; в этом случае я опиралась не на легенду. Я встретила живых людей.
Над ольховой рощицей у дороги — высокое, холодное солнце, сияние. Все грузятся на телеги. И вдруг — крик, обращенный ко мне, медленно идущей, одинокой, оставленной:
— Магда! Иди сюда! Здесь есть место!
Очень трудно сказать мне сейчас, по прошествии стольких и таких разных дней, что они в действительности чувствовали, что чувствовал тот первый, который подал мне руку… Но я приняла руки друзей, а с ними мир — простой, открытый, утверждающийся.
Положительным героем тех времен был Чапаев.
Сидящие кричали:
— Чапаева, Князь! Пиф! Паф!
«Чапаева!» означало «Быстрей!», а «Пиф! Паф!» адресовалось настигающей нас телеге. По разбитой узкой дороге мы летели через поле к маленькому фольварку на молотьбу. А наш возница Князь, прозванный так за немужицкую стройность и деликатность, был настоящий князь карбонариев — ведь и у него, как у всех нас, силой наливались мышцы от горячей, обильно орошаемой потом работы.
Все это было для меня нелегким счастьем, но я не хотела его потерять. Я поняла, что можно не быть одинокой и что я, заблудившаяся в своих мыслях девушка, все же представляю собой какую-то ценность, причем ценность in plus, поскольку кто-то сам протягивает мне руку.
Юноша, который крикнул мне с телеги: «Магда, иди сюда!» — сидя как-то в горячий полдень на жатке под навесом, сказал мне, что его мать, когда он был маленький, скрывала от людей, что он ее сын. Господа не хотели брать в прислуги, даже приходящей, женщину с ребенком. Если бы мы жили не на Волыни, быть может, и моя мама не захотела бы «держать у себя» маму Юрека. Но он знал об этом и улыбался. Мы сидели рядом на пахнущей смазкой, похожей на вспотевшее солнце жатке. Я думала: «Это значит, что я — это я, а с прошлым теперь покончено». Я ошибалась. Шел 1953 год.
В Варшаве коллектив распался, а точнее сказать, просто я оказалась вне его. Я подала заявление с просьбой о приеме в Союз польской молодежи.
Ларчик, скрывавший секреты того, почему над этим так долго размышляли отдельные инстанции и почему мне было дано три месяца для «дозревания», открывался одним ключом: дочь такого отца.
Но все это — дела мелких, неумных людей, о которых не стоит говорить.
Мой кружок твердо стоял за меня. И однако… Я рассказывала им свою биографию…
— …Мой отец был офицером контрразведки. Погиб в…
Тогда они захотели, чтобы я второй раз вычеркнула его из своей жизни: первый раз его вычеркнула смерть. Моего отца…
ebooksa