Я не хочу занимать здесь место еще одним описанием всех чудес Амальтеи. На эту тему уже накопилось достаточно документов, фотограмм, карт и научных изысканий – кстати, мой собственный трактат скоро будет опубликован издательством «Сиджвик, Рутледж и Анвин», – вместо этого я хотел бы дать вам некоторое представление о том, каково это – быть одним из первых людей, вступивших в этот странный Водный мир.
Билл Хокинс повернулся, устраиваясь поудобнее, и продолжил бормотать во сне свой монолог:
Я знаю, в это трудно поверить, что я просто не могу вспомнить, все свои чувства, когда европейская подводная лодка выбросила меня в темноту. Наверное, можно было бы сказать, что я был так взволнован и так ошеломлен всем этим чудом, что забыл обо всем остальном…
В своем сне Хокинс был великолепным оратором, учтивым и, конечно, скромным. Он говорил в переполненный лекционный зал, а через минуту это оказывалось небольшой гостиной с бородатыми мужчинами в вечерних костюмах, на столах географические карты – смутно воображаемый Клуб исследователей.
Конечно, я припоминаю свое ошеломление от огромности всего окружающего, этого невозможно ощутить рассматривая голограммы. Создатели этого корабля‑мира, пришедшие из мира вод, были гигантами, по крайней мере, в четыре раза больше людей, об этом можно было догадаться по размерам входов и коридоров. Мы были головастиками, извивающимися среди всего ими созданного.
Мы встретили несколько научных чудес на верхних уровнях и занялись их осмотром, оставляя нижние уровни более поздним экспедициям. Мы предполагали, что исследуем жилые помещения, диспетчерские и тому подобное, но архитектура была настолько странной, что мы никогда не были полностью уверены, на что смотрим. О, там было множество надписей, миллионы иероглифов, и я потратил большую часть своего времени, пытаясь расшифровать хотя бы их суть. Большинство из них было просто списками припасов или обозначениями на схемах непонятных устройств.
Там не было никаких изображений хозяев. Из марсианской таблички мы знали, что они не лишены тщеславия, но нигде они не оставили своих изображений...
Хокинс бормотал и ворчал. Во сне он смотрел в зеркало, исписанное тысячью чужих иероглифов, а за ними на него смотрело лицо, не его собственное. Лицо напоминало лицо женщины‑психиатра, с которой ему пришлось беседовать перед тем, как его приняли в экспедицию.
Я мог бы сказать, что был взволнован и ошеломлен всем этим чудом… но это было бы неточно.
Его сновидения становились суетливыми, слова неразборчивыми. Психиатр из сна скептически посмотрела на него.
На самом деле, в первый раз, когда инспектор Трой вытащила меня из тесной маленькой «Манты» в теплое жидкое нутро ядра Амальтеи, проявив при этом удивительную для такой хрупкой женщины силу, мой разум был настолько заполнен мыслями о Марианне, что я мало обращал внимания на окружающее. Перед моими глазами почему‑то возникла картина, как она и Мейс лежат в клинике перед пробуждением. Вот они просыпаются, а я вспоминаю как Марианна выглядела недавно…
Новое видение предстало перед ним во сне. Он громко застонал. Его глаза распахнулись в темноте. Сердце у него колотилось очень медленно, а на лбу выступили капельки пота. Он пошарил в мешочке на стене рядом с собой, нашел салфетку и тщательно вытер пот.
Хокинс никогда не сможет стереть из памяти ужасное, почерневшее, окровавленное лицо Марианны, лежащей без сознания внутри обломков «Лунного Круиза».
Но не прошло и двадцати четырех часов и все лопнувшие клетки были заменены, кровь исчезла с ее изуродованного лица, а кожа снова стала гладкой и свежей, как у десятилетнего ребенка. Красота Марианны ранила его сердце.
Хокинс делил крошечную каюту с профессором.– Жилищный кризис, появились трое новых членов команды. Но работа по исследованию корабля‑мира велась посменно, и на данный момент Хокинс был здесь один. Он знал, что не скоро снова заснет. Его сон был слишком ярким.
Он не задумывался (во всяком случае, сознательно) о том, что будет делать со своими впечатлениями о увиденном, когда вернется в цивилизацию. Существовали различные соглашения о конфиденциальности и контракты, которые он подписал перед тем, как подняться на борт, но ограничения действовали лишь до тех пора не будут опубликованы научные результаты экспедиции. Форстер пообещал, что не намерен откладывать публикацию и не намерен затыкать рот своей команде.
Хокинсу пришло в голову, что на мемуары тех, кто действительно был на месте этого величайшего в истории человечества события, будет большой спрос, в том числе и на его собственные. Конечно, близость Рэндольфа Мэйса побуждала мечтать о славе.
Может быть, его сон пытался ему что‑то сказать? Пока он все равно не заснет, не помешает начать делать кое‑какие личные заметки. Он потянулся за своим диктофоном, включил его и начал шептать. Он начал с того места, где кончился его сон.
Вот Мэйс и Марианна проснулись и заговорили с присутствующими. В основном говорил Мэйс. Поскольку в клинике было мало места, я наблюдал за разговором на мониторе в кают‑компании и это было хорошо, поскольку сомневаюсь, что смог бы удержать руки от горла Мэйса. Эта телевизионная персона довольно хорошо известна, но в жизни он выглядит гораздо хуже, чем на экране. – Высокий, довольно мертвенно‑бледный человек с редеющими волосами. В общении с другими добродушный. Но это добродушие поверхностное, чисто профессиональное. В глубине же души он плотояден.
– Полагаю, это такой же большой сюрприз для вас, как и для меня, – заявил Мэйс нам так, как будто он просто явился на обед чуть раньше оговоренного срока. – Я думаю, вы уже знаете, что это моя…
ebooksa