Как они заметят, если мы давным-давно обсохли. Но и вставать теперь было неудобно. Начнутся допросы, расспросы: почему не вернулся ремонтировать парты, почему оказались здесь, почему лежали на земле? Не будешь же им объяснять, будто бы только что встретил Генку, шли вместе в школу, а тут остановились и ждем попутную машину. Все равно никто не поверит. Тут я опять пожалел, что как телок пошел на поводу Синицына. «Так тебе и надо», — ругал я себя, вытаскивая колючки из ладоней. Генка начал рассказывать про разведчиков на войне, которым было куда тяжелее, но они не ныли и не ворчали на своих друзей. Тоже сравнил…
Отряд шел колонной, с песней. И как будто не было жаркого солнца и мягкой от пыли дороги — шел бодро, весело. «Это потому, что они пообедали», — решил я, вспомнив, как плелись мы с Генкой. Все и на этот раз говорило не в пользу нашего одиночества. Но не предавать же друга. Ладно, потерплю это падение в колючки. Генку, кажется, не мучила совесть, он преспокойно жевал сухую былинку и равнодушным взором провожал колонну.
Когда ребята скрылись за лесополосой, Синицын поднялся и изрек:
— Тоже мне, хор имени Пятницкого, только и умеют, что ходить в строю да распевать детские песенки. И ни у кого из них не болит душа за урожай.
— Хватит тебе работать языком, — оборвал я друга. — Идти, так пошли, а нет, я сейчас догоню ребят…
— Это что, первое серьезное предупреждение? — сделал испуганное лицо Синицын. — Должен тебе честно признаться, что ты мне больше нравишься в роли шахматиста, чем агрессора.
Я понял, что Генка впал в дурачество и теперь только что-то решительное с коей стороны может принести его в чувство. Я сделал непроницаемое лицо, смерил его уничтожающим взглядом и направился к дороге. Окликнув меня два раза, Синицын марафонским шагом вышел на дорогу и, извиняясь, начал путаться у меня в ногах. Я беру левее, он туда же, я правее — он передо мной.
— Ты можешь идти нормально? — наконец не выдержал я этой игры.
— Вот теперь могу, — удовлетворенно ответил Генка и зашагал рядом.
— Из-за твоей затеи мы остались без обеда, — обвинил я Синицына после того, как у меня в животе что-то заурчало.
Генка начал издеваться надо мной, говорил о том, что моих жировых запасов хватит на неделю и что чрезмерная полнота здорово отражается на сердце, и фигура от этого портится. Он рекомендовал мне подражать не Журавлеву, а ему, Синицыну, а еще лучше древнегреческому философу Диогену, который ел два раза в день, да и то не каждый день. Но его болтовня только сильнее разжигала во мне аппетит. И как только мы добрались до кукурузного поля, я передал веревку другу, а сам сломал три здоровенных початка. Кукуруза была мягкой, будто ее только что вынули из чугуна, и сладкой, точно подсахаренной. Съев два початка, я сказал, что теперь можно продолжить путешествие и охоту за жуком-кузькой. Генка тоже не терял время на пустые разговоры, он последовал моему примеру. В уголках его тонких губ и на подбородке белело кукурузное молоко.
Мы решили не обходить поле, а идти напрямик через зеленые заросли, воображая себя индейцами в джунглях. Вдруг Генка схватил меня за руку и таинственно зашептал:
— О, бледнолицый брат мой, я слышу справа шорох. Это тигр!
Я снял с плеча воображаемое ружье и, припав на колено, приготовился в ожидании прыжка хищника. Генка с силой затряс кукурузные стебли, отчего вокруг зашуршала зеленая густая листва.
— Стреляй! — подал он команду.
Я выстрелил. Огромный полосатый тигр, гроза местных джунглей, взвыл и замертво рухнул у моих ног.
Потом нам повстречался лев. Его постигла та же, участь. Наконец мы выбрались из непролазной чащобы на небольшую поляну (тут кукуруза почему-то не взошла). Я первым увидел диких коней.
— Дай лассо, — протянул я руку, готовясь одним броском заарканить стройного вороного скакуна. Но мой темнокожий брат не передал мне лассо. «Он хочет сам заполучить эту лошадь», — решил я и с негодованием посмотрел на друга, который растерянно озирался по сторонам.
— Куда ты смотришь, — гневно сказал я, протягивая указательный палец к поляне. — Разве ты не видишь, они пасутся справа по борту.
— Да я вижу, — жалостливо простонал мой единокровный брат, — но веревки нет.
ebooksa