— Все, — убедительно сказал папа.
— И Прыщ? — не поверил я.
— И Прыщ, если он доживет до того времени.
Чего ему не дожить: вон какой здоровый — «москвич» запросто поднимает, а в совхозе не работает. Летом приходят к нему все и просят, чтобы он поработал на комбайне, помог убрать урожай. А он еще ломается. Однако идет, поработает два месяца, хапнет тонны две хлеба, а потом опять сидит дома. Ну, не сидит, а ездит в город на своем «москвиче», торгует на базаре. Его и стыдили, и на товарищеский суд вызывали — ничего не помогает. А вот теперь я вижу, что и мой друг Генка хочет жить, как этот Прыщ. Мне обидно за Генку и за девчонок, но я же не отец и не могу им так хорошо рассказать, как он. Я понимаю так: бесплатно — не значит даром.
— Нет, Генка, ерунду ты говоришь, — сержусь я. — И при коммунизме все люди будут учиться и работать.
— Вот чудак, — усмехается Синицын, — зачем же? Ведь все уже будет сделано. Кругом всякие автоматы. Подошел, нажал кнопку — и готово, что угодно.
— А если кнопка сломается? — спокойно спрашивает Саблин.
— Починят! — не моргнул глазом Генка.
— Кто? — допытывается Саблин.
— Инженеры разные, мастера.
Миша смотрит с презрением на Генку, на Тарелкину и Кирееву и говорит:
— А вы только кнопки нажимать?
— Нет, — кипятится Лена, перебрасывая косичку, — я не говорила, что не буду учиться и работать.
— Я тоже, — вторит ей Светка. — Я только хочу на ракете покататься. Нельзя?
Мы все смотрим на растерянную Светку, и нам становится весело. Можно, конечно, и на ракете покататься, но сначала нужно ее сделать.
— Именно сделать, — разговорился вдруг Саблин. — Мы вошли в море пионерских дел и сели на мель. Двойки ловим.
Это был камень в Генкин огород, но Синицын не обиделся. Он просто сказал, что двойки у него нет (в журнале стояла жирная многообещающая точка), но он и эту зловредную случайную точку завтра исправит на шикарную пятерку, ну, в худшем случае, на четверку.
— Ты думаешь, это так легко? — сочувственно спросила Киреева. — Вон мы с Леной сидим, сидим, чтобы решить задачу.
Генка сощурил свои черные глаза:
— Ты сидишь, а Тарелкина решает.