Стая

– Недалеко… – констатировал Генерал. – Ладно, все подробности твоей одиссеи проработаем чуть позже. А теперь поехали, время терять нельзя.

– Эксгумация?

– Она самая. Думаю, и в твоих интересах, чтобы мы побыстрее добрались до источника штамма.

Они вышли из заимки.

– Сворачиваемся! – приказал генерал. – Надя, сходи к радистам – пусть быстренько сделают мне связь с «шестеркой».

Плечистая темноволосая женщина пошагала к фургону с антеннами. А Руслан, услышав имя, наконец вспомнил, где и когда ее видел.

Ну конечно, прошлый Новый год, встреча Миллениума…

Офицерское общежитие. Веселые голоса, выстрелы шампанского, девичий смех, разудалая песня под гитару. Сегодня можно все, сегодня комендант отдыхает. Миллениум! Руслан попал сюда сразу после операции – с корабля на бал. В той же самой униформе; на правом рукаве – кровавое пятно. Никто не удивляется – и не такое видали. Недавно вернувшиеся ребята говорят о перестрелках и зачистках. Руслан молчалив, о его войне никому не расскажешь. Много пьет и присматривает себе девушку, – их сегодня здесь много. Руслану хочется забыть обо всем, хотя бы на эту ночь. Девушку зовут Надя, но она просит называть Надеждой, не любит сокращений… У нее маленький шрам от осколка, черкнувшего от уголка глаза к виску, а тело гибкое и сильное, по-мужски широкое в плечах, но становящееся от его прикосновений мягким, податливым, нежным; она нравится Руслану, и он, похоже, в ее вкусе, и они уходят вдвоем, в чью-то опустевшую комнату…

Когда Надежда вернулась от фургона, он улыбнулся ей, – она проигнорировала улыбку. Сделала вид, что впервые видит.

– Смотри, Русланчик… – протянул Генерал, наблюдавший за их пантомимой. – Надюша у нас девчонка боевая, чуть не в одиночку Логово разгромила…

Выспрашивать подробности Руслан не стал. И пытаться возобновить знакомство с «боевой девчонкой» не стал. Теперь уже ни к чему…

Однако понял, что Генерал сказал все неспроста – тот никогда и ничего не говорил просто так. Смысл фразы прост: Надюша «у нас», но не наша, держи ухо востро… Надо понимать, приставлена она новыми хозяевами, что безмерно раздражает Генерала.

3.

Сознание Мухомор не потерял, – так, по крайней мере, ему показалось. Просто прекратил на некоторое время что-либо видеть, слышать, чувствовать. Перед глазами сверкали и переливались яркие, ослепляющие пятна, в ушах стоял тягучий гул. Своего тела Мухомор не ощущал.

Потом гул смолк, и он почувствовал, что лежит на холодном и твердом полу каморки, что в руке нет чемоданчика, в другой – пистолета… Однако слепящий свет никуда не исчез. «Фонарь…» – понял Мухомор. Но разглядеть, кто же светит ему в лицо, никакой возможности не было.

Впрочем, неведение долго не продолжалось.

– Очухался, гнида? – прозвучал негромкий и знакомый голос.

Кастет… Никуда не уехал… Пробрался в «Салют», выследил Мухомора, подкрался, маскируя шаги грохотом взрывов… И пустил в ход любимое орудие, – из-за которого, собственно, и получил свое прозвище. Значит, и минометный обстрел – его рук дело? Там, на холме, засели его приятели-отморозки, тоже не уехавшие в Сибирь? Мухомор сообразил, что давненько не слышит взрывов.

– Т-ты… – начал было Мухомор. Язык ворочался с трудом.

– Я, я, – оборвал Кастет. – Кыргыз твой опарышей кормит.