– Да, – сказал Порфирий. – Я говорил три часа и совершенно охрип. Сейчас уже не помню ни слова. Но говорят в таких случаях всегда одно и то же.
Я прошел дальше, стараясь не слишком задерживаться у барельефов. Но и не слишком спешил, чтобы не обидеть Порфирия безразличием. Придворный – почти канатный плясун.
– Ага. Погрузка на корабли… Так… Это ведь ты держишь кормило, господин?
– Да.
– А что, корабельщику его нельзя было доверить?
– В
– Понимаю, – ответил я. – Твоя роль в происходящем подчеркнута также тем, что ты в полтора раза больше всех остальных.
– Именно, – сказал Порфирий. – Немного смешно, да. Но главное, чтобы тот, кому смешно, смеялся тихо.
Я пошел дальше, останавливаясь через каждые пять-семь шагов для вежливого комментария.
– Ага, тут понятно. Марш через пустыню… Битва номер один, битва номер два… Здесь ты в Риме. А это уже на вилле. Смотри, даже антиноев успели… А ты правда стрелял из скорпиона с террасы дворца? Ну да, здесь видно. А это что за кресты?
– Казнь лидеров мнений.
– А, – сказал я. – Ясно. За что ты их распял?
– Человек, которому каждый день есть что сказать, подозрителен, – ответил Порфирий. – А тот, кто пытается с этого жить, опасен. Вряд ли он находится в гармонии с небом. Таких в древности убивали.
– Почему?
– Подобные люди специально станут придумывать, что бы им сказать, чтобы завтра на рынок пришло больше народу. Станут распускать дикие и невероятные слухи. А потом базарных болтунов станут засылать парфяне, иудеи и германцы. Даже галлы. В конце концов начнется смута…
В голосе Порфирия появились дребезжащие нотки, и я поскорее перешел к следующей плите.
– А здесь что? Какая-то египетская стела?
– Это обелиск Гегесия, – ответил Порфирий. – Я установил его возле Афин и лично прибыл туда почтить его память.
– Да, вижу, вот ты. А что написано на обелиске?
– «Воспел смерть и в нее ушел».