«Хорошо, что он не успел спросить ни про Юрку, ни про Михаила, – думал Губанов, раздеваясь в прихожей. – Ловко я от него отделался, вовремя».
Светлана стояла рядом и порывалась помочь снять ботинки.
– Дядя Коля, ну как так можно, а? – укоризненно говорила она. – Такой ветер сырой, вот-вот дождь польет, а ты рассиживаешься на бульваре, как на пляже. И запах я слышу. Где ты умудрился выпить? Ты меня обманываешь, вы не на бульваре сидели, а в пиццерию ходили, да? И ты опять ел то, что тебе нельзя? Ты как маленький, ей-богу!
– Не ел я пиццу, – отмахнулся Николай Андреевич. – Мы действительно сидели на скамейке, на свежем воздухе.
– Что, и пили на скамейке?
– А что такого? Мы аккуратненько, никто не видел. И совсем по чуть-чуть.
– О господи, дядя Коля! – выдохнула она. – Иди садись, я тонометр принесу, надо давление измерить.
– Не надо мне ничего мерить, я прекрасно себя чувствую. Давай обедать, и я лягу отдыхать, – проворчал он.
Светлана безнадежно махнула рукой и ушла на кухню.
После обеда Губанов улегся на диван, накрылся пледом и отвернулся к стене. Юрка, сынок… Он был в таком отчаянии, когда Славик сделал то, что сделал! Считал себя виноватым, все пытался понять, можно ли было сделать что-то еще или как-то иначе, чтобы конец не оказался таким ужасным. Ходил подавленным, все валилось из рук. Даже расстался с девушкой, с которой тогда встречался: она не выдержала его постоянно плохого настроения и мрачной раздражительности. Потребовалось много времени, чтобы Юра пришел в себя и все вошло в привычную колею.
А с Мишки – как с гуся вода! Ни на грамм своей вины не чувствовал.
– У меня были все основания думать, что Лаврушенков – преступник, – спокойно говорил он. – Я просто поделился со следствием своими наблюдениями и соображениями. Они могли их не принимать во внимание. Какие ко мне претензии?
Собственно, претензий к Михаилу никто и не предъявлял, но Николая коробило его безразличие и невозмутимость. Брат совершенно лишен способности к эмпатии, к сопереживанию. И своих ошибок никогда не признавал, с детства такой.
Спокойным Михаил был только в той части, которая касалась вопроса «виноват или не виноват». А вот когда его вызвали на допрос к следователю КГБ и в довольно резкой форме объяснили, что он своими непрофессиональными действиями способствовал осуждению невиновного, реакция оказалась куда более выразительной. Хотя и предсказуемой. Именно об этом и предупреждал Николай своего сына.
Удар по самолюбию и самомнению Михаила оказался таким сильным, что между семьями братьев пролегла глубокая трещина, которая за несколько следующих лет превратилась в пропасть. Преодолеть ее можно было бы, если бы не перестройка. Как только при Горбачеве разрешили частный бизнес, пусть и в ограниченных масштабах, из экономического подполья стали вылезать теневые капиталы. И масштабы этих капиталов были уже отнюдь не ограниченными. Всем известно, что большие объемы наличных денег требуют определенного рода обслуживания, и этим обслуживанием занялись уголовники. В том числе и некоторые Мишкины друзья детства, контактов с которыми он никогда не прекращал.
В 1988 году в структуре Министерства внутренних дел было создано Шестое управление, призванное бороться с организованной преступностью. Николай даже не удивился, когда Михаил был назначен туда на одну из руководящих должностей. У брата завелись деньги, явно превышающие оклад содержания со всеми надбавками за звание и выслугу лет, и Губанов-старший ни минуты не сомневался в происхождении этих средств. Ему было противно, мерзко. Он давно уже перестал общаться с братом, ограничиваясь лишь короткими телефонными звонками для поздравлений с праздником или с днем рождения. Но теперь даже радовался тому, что семья раскололась. «Чем дальше от этой грязи – тем лучше», – говорил он и себе, и сыну.
У Юры карьера не сложилась. Он стал по-настоящему хорошим сыщиком, грамотным, вдумчивым, изобретательным, однако не смог смириться с тем, что в, казалось бы, очевидной борьбе добра со злом так много лжи, хитрости, обмана доверия, притворства и коварства. Даже подлости и предательства. А уж закулисных игр и внеслужебных соображений – пруд пруди. Об этом Юрия Губанова не предупреждали, когда он выбирал профессию. И Николай Андреевич корил за это в первую очередь себя самого. Он воспитал сына идеалистом, романтиком, который искренне хотел бороться с преступностью и способствовать торжеству справедливости, и что из этого вышло? Разумеется, профессиональная деформация не миновала и Юрку, он стал более жестким, даже немного циничным, научился не пропускать через себя страдания каждого потерпевшего. Но не мог и не хотел смириться с тем, что для продвижения по служебной лестнице зачастую приходится и душой кривить, и язык в одно место засовывать, и прогибаться, и выполнять указания, которые сам он считал неправильными, ошибочными или глупыми. Его очень высоко ценили как оперативника, но никаких назначений на вышестоящую должность не предлагали и никуда не продвигали. Губанов-младший дорос до майорской должности и выше уже не поднялся. Потому как выше, там, где присваивают звание подполковника и полковника, нужно уметь не столько преступления раскрывать, сколько лавировать между струйками, а этого навыка у майора Юрия Губанова отродясь не было и за годы службы не появилось.
Работать Юрию становилось с каждым годом сложнее. После смерти Брежнева хозяином страны стал Андропов, министра внутренних дел Щелокова сняли, на его место поставили человека, возглавлявшего КГБ. Вот тут и проявили себя в полный рост последствия того, что происходило в 1981–1982 годах, когда Комитет вплотную занялся нарушениями и злоупотреблениями в системе МВД. Ах, вы там все пьяницы, преступники и нарушители закона? Вот вам, получайте! Мы к вам направим на службу наших людей, честных и проверенных, а всех этих ваших алкашей и прочую нечисть – вон! Попался за распитием на рабочем месте – сразу за порог, без всяких разговоров. Началась отчаянная и безоглядная чистка кадровых рядов, в результате которой ядро опытных профессионалов оказалось размыто и ослаблено. В уголовный розыск приходили люди, имевшие весьма слабое представление о том, как и что нужно делать, и научить их было уже некому. А тут еще и ситуация с преступностью стала осложняться, со всех сторон понеслись крики о росте активности особо опасных рецидивистов, да и количество преступлений, связанных с наркотиками, резко увеличилось после начала Афганской кампании. Преступность в целом росла, особенно резко – к концу 1980-х, а раскрываемость неуклонно падала: накопилось уже два миллиона нераскрытых дел. Два миллиона! Потому что раскрывать было некому, в милиции огромный некомплект. В одном только уголовном розыске не хватало полторы тысячи оперативников, примерно столько же – в БХСС, с участковыми тоже было плохо. Кадровый состав милиции неуклонно ухудшался, это отмечалось во всех справках, которые в те годы составлял сам Николай Андреевич. А тут еще ЦК КПСС подлил масла в огонь: с 1986 года прекратил «мобилизации» на работу в милицию. Губанов-старший именно по такой «мобилизации» и попал в свое время в органы. Регулярные вливания активных комсомольцев и передовых рабочих позволяли хоть как-то укомплектовывать милицейские ряды до установленной положенности, а теперь и этот ручеек иссяк. Из высших школ ребята приходили не сказать чтоб уж очень хорошо подготовленные, да и поступали туда, как оказалось, уже не самые лучшие и достойные. Николай Андреевич помнил, в какой ужас пришел, когда перед ним положили очередную аналитику по высшим учебным заведениям системы МВД: ежегодно с дневных отделений отчислялся каждый десятый слушатель, с вечерних и заочных – каждый пятый. Плохо учились, прогуливали, пьянствовали, нарушали дисциплину, ввязывались в криминал. Как можно рассчитывать на высокую раскрываемость с таким кадровым составом?
А «чистка рядов» продолжала свирепствовать. Только за один год 10 000 сотрудников привлекли к ответственности за нарушения законности, 2 000 – за укрытие преступлений от учета и фальсификацию, еще 1,5 тысячи – за совершение уголовных преступлений. Откуда они взялись? Переродились в ходе службы или были изначально непригодными для работы в органах, но кадровые службы их пропустили? Выходит, с принципами и правилами отбора что-то не так… Да, это, безусловно, очень хорошо, что таких оборотней выявляли и наказывали, но заменять-то их кем? Опытный кадровик, полковник Губанов понимал, что прежде чем начинать любую кампанию по очищению рядов, необходимо заранее подготовить резерв для замены, иначе работать будет некому. Но разве этим кто-нибудь «наверху» озаботился? Понятно, что работать «на земле» Юрию было куда труднее, чем раньше.
Когда на рубеже 1990-х активно началось сращивание криминала с правоохранительными органами, обстановка стала для Юры невыносимой. Все, что хоть как-то поддерживало его интерес к работе, рушилось на глазах. То, что раньше считалось неприемлемым, становилось нормой. То, что выглядело постыдным, превратилось в предмет для гордости. То, за что прежде безжалостно выгоняли из органов, а то и сажали, расценивалось теперь как основание для повышения в должности.