И Сыч, слава-те-господи, пропал в пахучем тумане.
Снова жахнуло. Грохота Яшка не услышал, но от воздушного удара качнулся.
И еще.
И еще.
А потом уже ничего не было. Оглушенный, ошалевший, Шельма еле держался на ногах, хлопал глазами. Вокруг был дым, только дым.
Но дунул ветерок, и пелена проредилась.
Оказалось, Яшка стоит один-одинешенек. Дружинников с ополченцами не видать – спрятались за утыканным стрелами мешочным валом. Тяжелые пушки валяются разбросанные и перевернутые. Под крайней, придавленный, лежит неподвижный Сыч. Кочерга отлетела Яшке прямо под ноги, как только сызнова не обожгла. Но удивительней всего, что куда-то подевались все татары.
В воде лежали темные кучи и кучки. На том берегу – тела и лошадиные туши. Край рощи был весь ободранный: ветки переломаны, кора висит клочьями, многие молодые дубки перешиблены. По-над бродом витают серые облачка еще не совсем рассеявшегося дыма.
…Сзади кто-то дотронулся до Шельминого плеча – он чуть не подпрыгнул.
Щука, подручный Сыча. Глаза выпученные.
– Яков, это всё ты? – беззвучно проговорили губы. Перст дрожал, указывал на побоище.
– Где татары? – спросил Яшка.
– А?
Тоже глухой.
– Татары где? Татары!
– Татары? Убегли. Пушек твоих напугались. А Федорыч где?
– Прилягу я, – слабым, неслышным самому себе голосом пролепетал Шельма. – Мотает меня что-то…
И осел на корточки. Ноги больше не держали. Так же мягко повалился набок. В висках стучало, перед глазами крутились желтые колеса.
Провалитесь вы с вашими битвами. А не хотите – сам провалюсь.
И провалился.