– Кто едет?
– А вона. Уж не сам ли государь?
Повернулся в другую сторону – и точно: вдоль Непрядвы, от Дона, приближался целый сонм конных. Скоро стало видно, что впереди всех великий князь Дмитрий – голова обвязана тряпкой, рука на перевязи.
Тарусцы, кто мог стоять, обступили Шельму.
Дмитрий Иванович сначала осмотрел побоище, даже в воду заехал. Удивленно покачал головой на посеченные деревья, на груды трупов. Зычным голосом обратился к свите:
– Пронес Господь. Кабы татары отсюда нам в тыл зашли – конец. Ай да тарусцы!
И теперь уже направил коня к кучке уцелевших.
– Где князь Глеб? Обнять его хочу.
Ему показали.
Дмитрий спешился, снял шапку и обнял-таки Глеба Ильича, хоть и мертвого. Облобызал.
– Первым побежал на татар. Первым и лег, – сказал кто-то из дружинников.
– Первым? – Великий князь обернулся. – А кто над пушками начальствовал? Кто поганых вспять оборотил?
Все обернулись на Шельму.
– Вот он, Яков-пушкарь. Пушки-то его.
Тут Дмитрий Иванович поцеловал и Шельму. Трижды.
Подставляя щеки под жесткие уста московского самодержателя, Яшка думал, что в мире всё стоит на неправде. Истинный победитель татар вон в траве валяется, рачительные мужики с него уж и порты с сапогами сняли. И про сечу эту на куликовом поле, на Непрядве-реке, тоже потом всё переврут. Станут чествовать одних, кого, может, и не за что, а тех, кого надо бы, и не вспомнят. И всегда оно так… Ладно. Не нами мир поставлен, не нам его и бранить. Особенно ежели он в твою пользу неправдствует.
– Хороши твои пушки, ох хороши, – сказал великий князь. – Не продашь ли? Ты ведь купец, я помню. Продай, у меня ныне серебра много. В Мамаевой ставке взяли. Хочешь по весу дам, серебро за железо? Сколько они весят, твои бомбасты? Пудов по пять, по шесть?
– По семь с половиной, – быстро ответил Шельма.
– Ну, тридцать пудов серебра я тебе не дам, – спохватился Дмитрий Иванович. – А пятнадцать – пожалуй.
Яшка только крякнул, абакус в голове так и защелкал. Пятнадцать пудов это… шестьсот фунтов… один фунт – сто немецких серебряных грошей. Сколько же это выйдет?