Мне некому выговориться. У меня никогда не было такой возможности… такого человека.
Я вовсе не о красивых мужчинах мечтаю, как наша озабоченная Миа, я мечтаю о ком угодно, о подруге или друге – все равно кто, но мне должно быть с этим человеком комфортно, я смогу говорить ему или ей о чем угодно и не стесняться любых слов.
Да – любых. Никакого тягостного молчания и запретных тем, никакой оглядки на сказанное. Вот чего мне не хватает.
Особенно сейчас.
Господин Лазарь не такой, и потому усилия воли хватило, чтобы справиться с мигом слабости и перестать жаловаться. Я и так слишком много успела ему наговорить.
Лишнего.
Полковник, закончив грязную возню со споровыми мешками, поднялся и довольным голосом заявил:
– Пару виноградин мы с тобой заработали, по возвращении можно это отметить.
Смешно. Таким, как он, нет нужды нагибаться за споранами, есть кому делать неприятную работу за него. Но господин Лазарь, получается, не в состоянии бросить смехотворную, по его меркам, ценность, слишком крепко в него въелся дух Улья, всерьез обрадовался.
– Элли, может, сходим к вагонам за остальными? Я вижу, оттуда ползет недобитый, ты все же ухитрилась в упор промахнуться. Хотя знаешь, не будем мелочиться. На такой шум может толпа мелочи набежать, на нее жалко патроны переводить. Поехали, день только начинается и обещает стать долгим. Ну хватит уже дуться, ты разве не рада, что я скрасил твое скучное затворничество? Без меня бы весь день взаперти просидела, сегодня ты даже знахарям не нужна. Или любишь торчать сутками под землей? Тебе, маленькая стервочка, нужно солнце, оно всем нам нужно. Пусть здесь мы пишем это слово с маленькой буквы, но в солнце Улья есть что-то такое, без чего иммунные начинают скверно выглядеть. Разве не слышала о таком? Наверняка слышала, просто решила меня игнорировать до последнего. Ну да ладно, игнорируй, я тогда тоже помолчу. То есть не расскажу о том, что ждет тебя впереди. Думаешь, верну назад в подземный люкс с пыльными коврами и Маргарет? Ошибаешься, сегодня тебе предстоит та еще поездочка, причем не одна. Ну так как? Заинтересовалась? Чего молчишь? Неужели не хочешь узнать, куда прокатишься на этот раз?
Я почти не прислушивалась к его словам. У этого ужасного человека неприятный дар вытягивать из других то, что ему не собирались говорить. Лучше вообще не открывать рот в его присутствии.
Зачем? Скоро сама все узнаю, независимо от моего желания.
Да и какой смысл торопиться узнавать? Не сомневаюсь, что западники не придумали ничего нового. То есть ничем хорошим новые поездки мне не грозят. А раз так, то зачем расстраиваться раньше времени, настроение и без того в бесконечном минусе.
С каждым прожитым здесь днем оно все хуже и хуже. Запад, наверное, самое отвратительное место для таких, как я. Но как это изменить? Я ведь не хозяйка своей жизни, мне и дальше придется делать все, что прикажут эти люди.
Ну разве что Маргарет не обманет, и ночью я действительно окажусь за периметром.
Но в это верится слабо. Вспоминается Олеся и некоторые не в тему разговора сказанные ею слова в сочетании с неестественными взглядами и интонациями. Она как бы навязывала мне ненужную информацию, западники почему-то хотят, чтобы я кое-что знала. Не понимаю, чему и кому здесь можно верить, но почти не сомневаюсь, что эту девушку заранее проинструктировали, какие именно слова ей следует говорить. Слишком уж странно вела себя в отдельные моменты. Она могла выполнять приказ того же господина Лазаря или кого-нибудь другого, эти дикие люди помешаны на не всегда понятных мне интригах.
Не удивлюсь, если Маргарет тоже выполняет чьи-то приказы. Зачем-то подкармливает меня ядом ложной надежды, чтобы в последний миг посмеяться над доверчивой жертвой.
Здесь никому нельзя верить.
Но как же хочется…
– На, Элли, лови, – полковник, бросил мне сверток, который достал из машины, и пояснил: – Это чистая одежда, свою ты запачкала так, будто в хлеву со свиньями ночевала, а орхидеям нельзя показываться на людях в непотребном виде. Переодевайся, я, так и быть, отвернусь.