— А еще завтра Лиле нужен доклад о дебильных грибах, деревьях и всей этой ерунде, которая в жизни никогда не пригодится! — повышаю я голос. — Сиди и рисуй с ней грибочки, мицелий и расписывай, как, мать вашу, крепка связь подосиновиков с осинами. Какая у них там любовь, но лишь до того момента пока кто-то не возьмет и не вырвет все с корнем! Но грибы-то у нас те еще уроды. Переползут к другим осинам! Или даже к березкам, да? Осины надоели со своими вопросами, да?
— Ада, — Матвей не спускает с меня взгляда, — выдыхай.
— Сам выдыхай, — бью кулаком по столу. — И у тебя самого, кстати, шерсть на пиджаке! Вычеши свою новую подружку!
А после разворачиваюсь и выхожу из кабинета, гневно встряхнув волосами. Если ему так нужен развод, то пусть попотеет и свою пятую точку сожмет.
— Вот же козлина.
Зло шагаю мимо других пар, которые ждут своей очереди на развод. Останавливаюсь, смотрю на них и сжимаю кулаки.
Кто молча сидит через несколько сидений друг от друга, кто-то разошелся в небольшом холле по разным углам и делают вид, что друг друга не знают. Обмениваются злыми презрительными взглядами.
А ведь, наверное, женились по любви и с великими надеждами на светлое, доброе и совместную старость, но сейчас столько неприязни, гнева друг к другу, что мне аж закричать на них хочется. И отхлестать по щекам.
Выдыхаю и топаю к лестнице, буркнув под нос:
— Дураки какие.
И сами мы с Матвеем тоже дураки. Он — упрямый дурак, а я — растерянная дура, которая ничего не понимает, но чует, что с мужиком ее что-то не так. Я не должна сейчас психовать и бежать, как обманутая жена. Я должна быть близким человеком.
И это пипец как сложно сейчас, потому что женская гордыня требует выбросить многолетний брак в мусорку, вскинуть подбородок и пойти дальше, но тогда смысл семьи?
Он ворвался за пуговицей в наш дом в черном безумии. В ярости и гневе. И этот гнев все еще в нем, и он отравит Матвея. И сейчас его лекарство — Лиля, которая, в отличие от меня, дошла своими подростковыми мозгами, что не надо дергать отца.
Вот она его понимает. Ей близок и понятен настрой “не трогайте меня, отстаньте от меня, но будьте рядом”.
Накинув на плечи теплое пальто, выхожу на крыльцо и звоню Лиле, которая сразу отвечает на звонок тихим и отрешенным голосом:
— Развелись?
— Я порвала бумажки и мне светит штраф, но пусть папа с этим разбирается, — выдыхаю пар изо рта. — И он тебя к психологу повезет, и после заберет. И ты сегодня с ним.
— Ладно, — попискивает Лиля, и я улавливаю в ее голосе испуганную надежду.
На глазах проступают слезы. Бедная моя девочка.
— И собаку вычешите, — строго говорю я, а сама закрываю глаза. — Ты в шерсти, папа в шерсти.