Атлант расправил плечи. Часть II

— Ну, мистер Риарден? Вы подпишете? — спросил доктор Феррис.

Взгляд Риардена остановился на Феррисе. Он и забыл, что доктор еще здесь, не слышал, говорил ли он, спорил или молча ждал.

— Ах, это? — протянул Риарден.

Он взял ручку и, не медля больше ни секунды, легким жестом, каким миллионер подписывает чек, начертал свое имя под основанием Статуи Свободы и оттолкнул от себя листок.

ГЛАВА VII. МОРАТОРИЙ НА МОЗГИ

— Где ты была все это время? — спросил Эдди у официантки подземного кафетерия и добавил с искательной, извиняющейся улыбкой: — Да, знаю, это я сюда неделями не заходил. — Его улыбка напоминала попытку искалеченного ребенка сделать движение, на которое он больше не способен. — Пришел как-то раз, недели две назад, а тебя не было в тот вечер. Я уже боялся, что ты ушла… так много людей незаметно исчезают. Я слышал, по стране бродят тысячи. Полиция арестовывает их за то, что они бросили рабочие места, их теперь зовут дезертирами. Но сбежавших людей так много, что в тюрьмах не хватает для них еды, поэтому никому больше нет до них дела. Говорят, дезертиры промышляют случайной работой и кое-чем похуже, да и кто сейчас может предоставить случайную работу?.. Мы теряем лучших людей, тех, кто проработал в компании по двадцать лет, а то и больше. Зачем их приковывать цепями к рабочим местам? Они и не собирались уходить, а теперь уходят при малейших неприятностях, просто бросают инструменты и исчезают, в любое время дня и ночи, ставя нас в очень трудное положение. И это люди, которые выпрыгивали из постелей по первому зову, когда железная дорога нуждалась в них… Посмотрела бы ты, каким отребьем мы вынуждены их заменять. Некоторые еще ничего, зато боятся собственной тени. Другие — просто сброд, я и не знал, что есть такие: получают работу, зная, что мы не можем вышвырнуть их сразу же, и прямо дают понять, что не собираются отрабатывать зарплату и никогда не собирались. Этим людям нравится то, что сейчас творится. Ты можешь представить себе, что есть такие, которым это может понравиться? А они есть… Знаешь, я до сих пор не могу поверить в то, что происходит. Оно действительно происходит, но я в это не верю. Я все думаю, что безумие — это состояние, когда человек не может решить, что реально, а что нет.

Потому что сегодняшняя реальность — безумие, и если я приму ее как реальность, то потеряю разум, разве не так?.. Я продолжаю работать и твержу себе, что это для «Таггерт Трансконтинентал». Я все равно жду, когда она вернется, распахнет дверь… Господи, я же не собирался об этом говорить!.. Что? Ты это знала? Ты знала, что она ушла?.. Это держат в секрете. Но, кажется, все об этом знают, только вслух не говорят. Людям говорят, что она в отъезде. Она по-прежнему числится нашим вице-президентом. Думаю, только мы с Джимом знаем, что она ушла насовсем. Джим до смерти боится, что его друзья в Вашингтоне все у него отберут, если узнают, что она ушла. Считается, что если выдающийся человек уходит, то это удар по общественной морали, и Джим скрывает, что в его собственной семье есть дезертир. Но это еще не все. Джим боится, что держатели акций, работодатели и кто там еще есть в бизнесе потеряют последнее доверие к «Таггерт Трансконтинентал», если узнают, что она ушла. Доверие! Неужели ты думаешь, что это имеет значение сейчас, когда никто не может ничего поделать. И все же Джим думает, что мы должны поддерживать видимость былого величия «Таггерт Трансконтинентал». Но знает, что остатки этого величия ушли вместе с ней. Нет, они не знают, где она… Да, но я им не скажу. Я единственный, кто это знает… Да, они пытались это выяснить. Пытались выжать из меня всеми известными им способами, но безуспешно.

Я не скажу никому… Видела бы ты того дрессированного тюленя, который занял ее место, нашего нового вице-президента. Да, он есть, но это все равно, что его нет. Совсем как все остальное в наше время — оно есть, и его нет, та же песня. Его зовут Клифтон Лоси, он из аппарата Джима, блестящий, прогрессивный молодой человек сорока семи лет и личный друг Джима к тому же. Предполагалось, что он станет ей заменой, а он только сидит в ее кабинете. Мы знаем, что он — вице-президент. Он отдает приказания, хоть и старается, чтобы его на этом не поймали. Он упорно трудится над тем, чтобы его не заставили принять хоть одно решение и, следовательно, чтобы его не в чем было упрекнуть. Понимаешь, его цель не управлять дорогой, а просто удержаться на работе. Он не хочет пускать поезда по маршрутам, он хочет угодить Джиму. Ему плевать, пошел хоть один поезд или нет, лишь бы произвести хорошее впечатление на Джима и парней в Вашингтоне. Вот мистер Лоси и обвинил двоих: молодого третьего помощника в том, что тот не передавал распоряжения, которых мистер Лоси не отдавал, и менеджера по грузам, который не так выполнил указание, отданное мистером Лоси, только вот сам менеджер не может доказать, что получил другое указание. Обоих уволили официально, согласно решению Объединенного совета. Когда дела идут хорошо — такая ситуация никогда не продолжается более получаса — мистер Лоси не преминет сказать, что «сейчас вам не времена мисс Таггерт». При первых признаках трудностей он вызывает меня к себе в кабинет и спрашивает небрежно, как бы между делом, что делала мисс Таггерт в подобных чрезвычайных обстоятельствах. Я всегда рассказывал, что знал. А себя уговаривал, что это ради «Таггерт Трансконтинентал», и… от нашего решения зависят тысячи жизней на десятках поездов. В промежутках между трудными ситуациями мистер Лоси позволяет себе быть со мной грубым, чтобы я не подумал, будто он во мне нуждается. Он взял себе за правило изменять все, напоминающее ее действия в ситуациях малозначительных, второстепенных, и чертовски осторожен с вещами серьезными, стараясь не менять ничего важного. Беда в том, что он не всегда может отличить важное от пустякового… В первый же день в своем новом кабинете он заявил мне, что повесить на стену портрет Нэта Таггерта — не слишком хорошая идея. «Нэт Таггерт, — сказал он, — принадлежит к нашему трудному прошлому, веку темной алчности, он не может служить символом новой, прогрессивной политики, он производит плохое впечатление, люди могут отождествить меня с ним». «Нет, не могут», — ответил я. Но все-таки снял портрет со стены… Что?.. Нет, она ничего этого не знает. Я с ней не связывался. Ни разу. Она так велела… На прошлой неделе я чуть не уволился. Из-за поезда «Чик Спешл». Мистер Чик Моррисон из Вашингтона, черт знает, кто он такой, отправился в тур через всю страну, чтобы рассказывать о директиве и поднимать моральный настрой народа, потому как дела повсюду идут ужасно плохо. Он потребовал специальный поезд для себя и своей свиты — спальный вагон, вагон-салон и вагон-ресторан с баром. Объединенный совет выдал ему разрешение передвигаться со скоростью сто миль в час, поскольку это некоммерческая поездка. Что ж, так и есть. Эта поездка нужна для того, чтобы уговорить людей продолжать гнуть спины и создать прибыль на поддержку других людей, которые прибыли не приносят. Трудности у нас начались, когда мистер Чик Моррисон потребовал для своего поезда дизельный тепловоз. У нас его не было. Каждый наш дизель на дороге тянет или «Комету», или трансконтинентальные грузовые составы, лишнего в системе нет, если не считать… ну, об этом исключении я не стал говорить мистеру Клифтону Лоси. Мистер Лоси поднял шум, крича, что ни под каким видом не может отказать мистеру Чику Моррисону. Не знаю, какой придурок сказал ему, наконец, о запасном дизеле, который мы держим в Уинстоне, штат Колорадо, у входа в туннель. Я объяснял мистеру Лоси, пугал его, умолял, говорил, что она строго-настрого приказала не оставлять Уинстон без запасного дизеля. Он велел мне запомнить, что он — не мисс Таггерт, как будто я способен хоть на минуту забыть об этом! Он заявил, что это нонсенс, потому как за все предыдущие годы ничего не случилось, и Уинстон прекрасно сможет обойтись без дизеля пару месяцев, а он не станет забивать себе голову гипотетическими проблемами будущего, когда над нами нависла опасность немедленного страшного бедствия в случае, если мистер Чик Моррисон на нас рассердится. Вот «Чик Спешл» и получил дизель. Управляющий нашего отделения в Колорадо ушел. Мистер Лоси передал его работу своему другу. Я тоже хотел уйти. Никогда еще мне так не хотелось уйти. Но не ушел… Нет, я ничего от нее не получал. С тех пор, как она уехала. Почему ты все время спрашиваешь о ней? Забудь. Она не вернется… Не знаю, на что я надеюсь. Надеяться не на что. Просто живу, день за днем, и стараюсь не заглядывать вперед. Сначала я надеялся, что кто-нибудь нас спасет. Думал, может это будет Хэнк Риарден. Но он сдался. Не знаю, что они с ним сделали, как заставили подписать, знаю только, что-то ужасное. Все так думают. Все шепчутся об этом, прикидывают, чем и как на него надавили… Нет, никто ничего не знает. Он не сделал никаких публичных заявлений и не хочет никого видеть… Но, послушай, я скажу тебе еще кое-что, о чем все шепчутся. Наклонись поближе. Я не хочу говорить слишком громко. Говорят, Оррен Бойл знал о директиве уже давно, за несколько недель, а то и месяцев, потому что потихоньку начал реконструировать плавильные печи для производства сплава Риардена на своих небольших сталелитейных заводах в тихом темном местечке на побережье штата Мэн. И к тому моменту, когда Риардена вынудили подписать бумагу, я имею в виду Сертификат дарения, Бойл был уже готов к производству риарден-металла. И знаешь, накануне того дня, когда хотели начать литье, и люди Бойла уже зажгли печи на побережье, вдруг послышался голос, непонятно откуда, с самолета или по радио. Мужской голос объявил, что дает им десять минут покинуть завод.

Люди вышли. Потому что голос сказал им, что он — Рагнар Даннескъёлд. В течение получаса завод Бойла был стерт с лица земли. Камня на камне не осталось. Говорят, при помощи дальнобойных судовых орудий, откуда-то из Атлантического океана. Никто не видел корабля Рагнара Даннескъёлда… Вот о чем все перешептываются. В газетах об этом не напечатали ни слова. Парни в Вашингтоне говорят, что это только слухи, которые распускают паникеры… Не знаю, правдива ли эта история. Думаю, все — правда. Надеюсь, все так и есть… Знаешь, когда мне было пятнадцать, я все думал, как человек становится преступником, и не мог понять, что для этого должно произойти.

А теперь я рад, что Рагнар Даннескъёлд взорвал эти заводы. Благослови его Бог, и пусть его никогда не поймают, кем бы он ни был!.. Да, вот так я теперь думаю. Как они полагают, насколько у людей хватит терпения?.. Днем еще ничего, потому что я занят и думать некогда, но ночью меня это донимает. Я уже и заснуть не могу, часами лежу, не сплю… Да! Если хочешь знать, да, это потому, что я тревожусь о ней! Я боюсь за нее до смерти. Вудсток — такая ничтожная дыра, за много миль от цивилизации, а коттедж Таггертов еще в двадцати милях в стороне. Двадцать миль кривых рельсов в Богом забытых лесах. Как я узнаю, не случилось ли с ней чего-нибудь? Она там одна, а по стране носятся банды, как раз по таким вот дремучим местам, как Беркширские горы… Знаю, я не должен об этом думать. Знаю, она сама может о себе позаботиться. Только очень хочется получить от нее хоть строчку. Вот бы поехать туда… Но она мне не велела.

Я обещал ей ждать… Знаешь, я рад, что ты сегодня вечером здесь. Мне это помогает, наши разговоры с тобой… даже просто посмотреть на тебя — и то хорошо. Ты же не исчезнешь, как все остальные, а?.. Что, на следующей неделе?.. А, просто в отпуск. Надолго?.. Как ты добилась месячного отпуска?.. Хотел бы я взять месяц за свой счет. Но мне не дадут… Правда? Завидую тебе… Несколько лет назад я не стал бы тебе завидовать. А теперь мне хотелось бы уехать. Теперь я завидую тому, что ты в течение двенадцати лет могла каждое лето уезжать на целый месяц.

* * *

Дорога тонула в темноте и вела в другом направлении. Риарден шел с завода, но не в сторону дома, а к Филадельфии.

Путь предстоял неблизкий, но вечерами ему хотелось хорошенько пройтись; так он поступал каждый день всю прошедшую неделю. Пустынная мрачность загородной местности приносила ему покой, вокруг не было ничего, кроме темных силуэтов деревьев, никакого движения, кроме него самого и веток, качавшихся на ветру. Никаких фонарей, только слабые вспышки светляков в кустах. Два часа хода от завода до города стали для него временем отдохновения.

Риарден переехал в Филадельфию. Не объясняя ничего матери и Филиппу, он сказал, что они могут оставаться в доме, если пожелают, а мисс Ивз позаботится об оплате счетов. Велел им передать Лилиан, когда она вернется, чтобы не пыталась встретиться с ним.

Они смотрели на него в испуганном молчании.

Риарден передал своему адвокату подписанный бланк и сказал:

— Получите для меня развод. На любых условиях и за мой счет. Меня не волнует, какие основания вы представите, скольких судей подкупите или в чем ложно обвините мою жену. Делайте все, что захотите. Но не должно быть никаких алиментов или раздела имущества. — Адвокат посмотрел на него с мудрой и грустной полуулыбкой, как будто давным-давно этого ожидал. И ответил:

— Хорошо, Хэнк. Это можно сделать. Но потребуется время.

— Сделайте все как можно скорее.

Никто не задавал вопросов о его подписи на Сертификате дарения. Но он заметил, что люди на заводе смотрят на него изучающе и с любопытством, как будто пытаясь разглядеть шрамы или следы пыток.